Том Эгеланн - Разорванный круг Страница 19

— Ты упрекаешь меня в том, что я там не бываю?

Профессор, покашливая, начинает перекладывать с места на место овощи в своей тарелке. Я очень умело изображаю непонимание:

— С чего это ты взяла, мама?

Мама ненавидит ходить на кладбище. Мне кажется, что она ни разу не побывала там после смерти отца.

— Прошло двадцать лет, Малыш Бьорн! Двадцать лет!

Ее глаза блестят от волнения. Она чувствует себя оскорбленной. Пальцы крепко сжимают нож и вилку.

— Двадцать лет! — повторяет она. И еще раз: — Двадцать лет, Малыш Бьорн!

Профессор поднимает бокал с красным вином и пьет.

— Это много, — соглашаюсь я.

— Двадцать лет, — твердит она снова и снова.

Мама любит разыгрывать оскорбленное достоинство, для нее это род искусства, в котором она постоянно совершенствуется.

Собака кашляет и отрыгивает, потом с явным удовольствием пожирает все, чем ее стошнило.

— Ты хотя бы иногда думаешь о нем? — спрашиваю я.

Это не вопрос, а злобное обвинение. Мы оба понимаем это.

Профессор откашливается:

— Соус хорош, дорогая! Воистину хорош!

Мать не слышит его. Глядит на меня.

— Да, — с трудом выговаривает она, — я думаю о нем.

Мама кладет на стол нож и вилку. Складывает салфетку.

— Конечно, я знаю, какой сегодня день, — произносит она униженно. В речи появился северонорвежский акцент. — Каждый год! Каждое лето! Не думай, что я забыла, какой сегодня день.

Встает и выходит из столовой.

Профессор растерян. Он не знает, идти за ней или наброситься на меня с упреками. Скорее всего, надо было сделать и то и другое. Но он остается на месте и продолжает жевать. Смотрит на пустой мамин стул. Потом на меня. Потом в свою тарелку. И при этом не перестает жевать.

— Ты должен вернуть его! — заявляет он.

Я поворачиваюсь к псу. Пристальный взгляд заставляет его поднять голову и навострить уши. Он начинает скулить. Из открытой пасти течет слюна, оставляющая омерзительное пятно на светлом ковре. Потом пес поднимается, с громким звуком портит воздух и уходит.

Возле своей многоэтажки я сразу замечаю красный «рейнджровер». В нем никого нет.

Мои знакомые, видимо, решили, что я поглупел. Или ослеп.

Затем я вижу Рогерна. Он сидит, покуривая, на ящике с песком у входа в дом.

Свет из квартиры первого этажа падает на него сбоку и оставляет на лице тени. Если бы я не знал Рогерна, то вряд ли обратил бы на него внимание. В любом спальном районе можно встретить подобных ему мужчин, слоняющихся по улицам и мучающихся от безделья. Длинные волосы и мятая футболка с надписью «Metallica»[33] делают его похожим на шпану, словно он только и ждет, как бы выхватить сумку из рук какой-нибудь немощной старушки или начать приставать к твоей тринадцатилетней дочери. Но поскольку обычно Рогерн не болтается у дома по вечерам, а рядом стоит припаркованный пустой «рейнджровер», я начинаю волноваться. Увидев меня, он спрыгивает с ящика.

— У тебя гости? — спрашивает он и открывает дверь подъезда.

Я смотрю на него вопросительно. Он нажимает на кнопку лифта:

— В твоей хате люди. Ждут тебя.

Мы выходим на девятом этаже, и Рогерн отпирает дверь своей квартиры. Я звоню по телефону домой. Автоответчик отключен. Кто-то снимает трубку и молчит.

— Бьорн? — спрашиваю я.

— Да? — отвечает чей-то голос.

Я кладу трубку.

Рогерн сидит на диване и вертит в руках сигарету:

— Они пришли несколько часов назад.

Я плюхаюсь на стул:

— Спасибо, что подождал меня.

Желтыми кончиками пальцев он все крутит и крутит свою сигаретку. Облизывает языком бумагу и закуривает.

— Не знаю, что делать, — признаюсь я.

— А если звякнуть в полицию? — предлагает Рогерн и хохочет.

Мы смотрим в окно и ждем, когда полицейский автомобиль свернет с кольцевой дороги и подъедет к нашему дому.

Рогерн остается в своей квартире. А я встречаю полицейских на площадке десятого этажа. Это молодые, серьезные мужчины, осознающие свою власть. Из Суннмёре. Я протягиваю им ключ и остаюсь на площадке. Абсолютно ясно, что дежурная служба не связала этот вызов с расследованием, которое ведется по моему делу. Видимо, это произойдет позже, когда утром кто-нибудь из Уголовной полиции начнет листать ночную сводку. Через несколько минут выходят гости. Трое. Накачанный парень со злобным взглядом. Это мой дружок Кинг-Конг.

Второй — изысканный джентльмен в роскошном костюме и с маникюром.

Третий — профессор Грэм Ллилеворт.

Все трое, увидев меня, застывают на месте.

— Они сидели у вас в комнате. Вы их знаете? — Тон полицейского выдает его удивление. Можно, подумать, он готов обвинить меня в том, что эти люди проникли в мой дом.

Я долго рассматриваю каждого из них, потом качаю головой.

— Англичане, — сообщает полицейский. И ждет от меня объяснений, но я молчу.

Глаза профессора Ллилеворта сузились.

— Тебе это даром не пройдет! — цедит он сквозь зубы.

Полицейские подталкивают их к лифту. Весьма настойчиво. Хотя троица идет, не оказывая сопротивления.

Дверь лифта захлопывается.

Насекомое, попавшее в ловушку, притворяется мертвым. Иногда у меня возникает похожее желание.

Ужас и неудачи парализуют. В трудную минуту я теряю голову. Не воспринимаю происходящее вокруг. Притворяюсь мертвым, как насекомое, на короткое время. А потом пристраиваюсь в тени какой-нибудь соломинки, собираю все свои силы и мужество.

Я так долго и так пристально смотрю на Рогерна, что он смущается.

— Можно, я у тебя переночую? — спрашиваю я. Мужество и безрассудная храбрость покинули меня. Гости вернутся. Потеряют терпение и захотят отомстить.

— Конечно.

— Я уезжаю за границу. Завтра утром.

Рогерн не из тех, кто пристает с расспросами.

Мы спускаемся в его квартиру. Он спрашивает, не устал ли я. Нет, не устал. Я бодр как никогда. Он ставит компакт-диск «Metallica». Приносит из холодильника несколько бутылок пива и зажигает свечу, от которой идет запах парафина. Мы сидим, пьем пиво, слушаем музыку и ждем рассвета.

III

ЛЮБОВНИК

Я из тех мужчин, которых женщины выбирают скорее инстинктивно, чем осознанно. Во мне они видят блудного сына.

Как-то раз, когда мне исполнился двадцать один год, мама попросила меня приехать к ней в воскресенье для серьезного разговора. В огромном доме никого, кроме нас. Профессора и моего сводного брата отправили погулять. Мама испекла печенье и приготовила чай. С кухни доносились ароматы бифштекса и квашеной капусты. И чего-то запеченного в сыре для меня. Мама усадила меня на диван и села на стул прямо напротив. Сжала руки коленками и посмотрела на меня. По покрасневшим глазам я понял, что она все утро плакала. В этот момент она была невероятно красива. Я ожидал рассказа о том, что врачи обнаружили у нее раковую опухоль. И жить ей осталось не больше полугода.

Но мама спросила, не гомосексуалист ли я.

По-видимому, она долго думала об этом. Мама вообще не понимала, как живется альбиносам. Мне кажется, она так и не обнаружила, какие недостатки имеет альбинос с красными глазами по сравнению с голубоглазыми парнями, у которых смугловатая кожа и волосы цвета спелой ржи.

Помню улыбку облегчения, появившуюся на лице мамы, когда я заверил ее, что меня всегда тянуло к девушкам. При этом я умолчал о том, что девушек ко мне влекло гораздо меньше.

Я часто размышляю, кто из нас двоих, я или мама, виноват в том, что между нами выросла стена отчуждения и непонимания. После смерти отца мне стало казаться, что она не хочет больше со мной общаться. Я почувствовал, что я — ее вечная боль, путы на ногах, и послушно смирился с ролью изгоя, несчастного горемыки, старающегося не мешать людям, для которых он всегда лицо нежеланное. Может быть, кто-то скажет, что я несправедлив к ней. Разве я когда-нибудь, ну хотя бы один раз, представил себя на ее месте? Разве я когда-нибудь подумал, что жизнь обошлась с ней жестоко, раз ей пришлось прибегнуть к помощи алкоголя и притворства? Разве легко быть женой человека, который стремится взять от жизни все, что можно?

В Лондоне я остановился в гостинице в районе Бейсуотер. Если бы из окна не было видно Гайд-парка, можно было бы подумать, что гостиница расположена на Людвигштрассе в Мюнхене или на бульваре Сансет в Лос-Анджелесе. Я сочувствую классическим музыкантам и звездам рока, которые после четырехмесячного турне перестают понимать, в какой стране они в данный момент находятся.

Комнатка узкая, стены кремовые, на них невыразительные репродукции. Кровать, стол, телефон, толстая папка с рекламными проспектами и глянцевой бумагой для писем. Встроенный мини-бар. Телевизор. Пустой шкаф. Ванная, облицованная белой плиткой. От маленьких кусочков мыла в пластиковых пакетиках исходит дурманящий аромат чистоты. Я впервые в этой гостинице, но обстановка мне знакома. За свою жизнь я перебывал во многих гостиницах. Через какое-то время они начинают казаться абсолютно одинаковыми. У некоторых мужчин точно так же обстоит дело с женщинами.