Андрей Черетаев - Сибирский Робинзон Страница 26

— Так лучше ремонтировать нужно, так сказать, один раз, но на совесть, — наставительно сказал командир.

— Ну и сволочь же ты, Петрович, — взъярился механик, — прямо паскуда… Ты и твоя 316-я… Вот тебе мой ответ!

Однако никто из них не обиделся — они знали друг друга слишком давно.

Слышавший эту перепалку штурман Гриша, только усмехнулся в свою, знаменитую на весь отряд бороду, дескать, что с них, старичков, взять… Выбравшись из кабины, он отошел, на всякий случай, подальше и закурил, поглядывая на небо.

«И что за жизнь, — с досадой подумал он, — все ребята сейчас в небе, а я тут торчу…»

Бородатый штурман Гриша любил летать и не просто летать, а находить заблудившихся в тайге, подбирать тех, кого унесли льдины во время паводка, вообще, оказывать помощь попавшим в беду людям… Поэтому Грише не давала покоя промелькнувшая в разрыве облаков картинка: заснеженная поляна в лесу, черная змейка не замерзшей еще речки и мгновенный отблеск на чем-то массивном и металлическом…

Нет, все-таки трап у меня получился на пять баллов. Я с видом знатока оценил проделанную вчера работу. Прошло около двадцати лет с тех пор, когда я в последний раз лепил из снега крепость. Опыт не пропьешь! Я мог спокойно, без помех входить и выходить…

Поднявшись в салон, я невольно вздрогнул. Все-таки привыкнуть к такому зрелищу невозможно.

Через полчаса возле трапа лежала большая гора всякой всячины, необходимой потерпевшему крушение. Я расстелил найденный в самолёте плед и складывал на него все, что может пригодиться. Я уже почти смирился с тем, что приходилось перебираться через мертвеца, лежащего в проходе. Сделав последнюю ходку, я взглядом пирата окинул добычу, лежащую у моих ног. Если вчера основной упор делался на провианте, то сегодня я в первую очередь присматривался к барахлу, которое мог бы напялить на себя. Мне не давали покоя мокрые ноги и постоянно замерзающая голова, отчего я очень злился и переживал, опасаясь схватить ангину или, того хуже, пневмонию. И так уже горло побаливало…

Добытого имущества оказалось очень много, для его транспортировки нужно было что-нибудь придумать. Смастерить примитивные салазки было не из чего. Взором, наполненным тоской, я вновь посмотрел на вещи, затем на окружавший меня лес и снова на вещи. В голове не было ни одной путной мысли. Связать одеяло кульком? Но от этой идеи пришлось отказаться: даже если мне бы связать все вещи в один узел, то донести его на плече, удерживая одной рукой, я вряд ли бы сумел. Рука отсохла бы уже через сто метров. Я перепробовал несколько вариантов упаковки вещей, пробираясь через дремучий лес нелепых идей, в то же время ощущая, что решение задачи есть и оно где-то рядом. Вдруг перед моими глазами всплыли черно-белые кадры хроники финской войны, где красноармейцы в маскировочных костюмах на плаще по снегу тащили раненого.

«Ура!» — воскликнул я мысленно.

Вот так я решил использовать опыт Красной армии. Однако простой способ следовало несколько модернизировать и сделать более удобным и надежным. Для этого с помощью подобранных веток и надерганных из какого-то разбитого оборудования цветных проводов я соорудил небольшую раму приблизительно в метр длиной и шириной в полметра. Конечно, будь у меня обе руки одинаково здоровыми, мне бы ничего не стоило сделать что-нибудь понадежней и поприличней, но приходилось довольствоваться тем, что получилось. Чтобы не растерять по дороге груз, я один плед растянул по днищу рамы, а второй использовал как капот, укрыв под ним вещи.

Критически осмотрев результат умственного и физического напряжения и, посчитав, что сделанное соответствует мировым стандартам, принятым для потерпевших крушение, я сказал себе: «Всё отлично! Учитель труда будет доволен». Иной раз приятно осознавать, что ты можешь своими руками сделать что-то путное и полезное.

Теперь можно было переходить к укладке скарба. Это заняло не больше двадцати минут, и вскоре я тронулся, нагруженный добычей, в обратный путь. Радуясь удачному предприятию, я потихоньку затянул какую-то мелодию без слов и, как волжский бурлак, потащил свою волокушу, которая, поскрипывая, заскользила по снегу.

Неожиданно моё сердце кольнуло какое-то гадкое чувство, заставившее меня замолкнуть и посмотреть назад. Меня накрыла волна презрения к самому себе, ибо только в эту минуту я догадался о своей гнусной и шкурной природе. Нет, конечно же, погибшим уже ничем не помочь… И человек я, не верующий, с душою, под завязку забитой гнилыми плодами современной цивилизации, но все же — ЧЕЛОВЕК! Пусть и не очень хороший человек, но уж точно не равнодушный и не циник… Но как же так получилось, что, обшаривая самолёт, превратившийся в братскую могилу, я ни о чем не думал, кроме как о барахле, пусть и необходимом для спасения моей жизни?!

Совершенно опешивший от этой мысли, я рухнул на колени и впервые в своей жизни сделал то, что никогда до этого не делал. Я никогда не молился! Как нужно молиться, я знал только по книгам и фильмам. Но мое сердце, как суфлер для глухой души, подсказало необходимые слова.

«Боже, Отче наш небесный, прости меня грешного, мне очень-очень стыдно, что я остался равнодушным и ни разу не пожалел несчастных пассажиров, прими их души в небеса и пропусти в рай. Я хочу верить, что они недолго страдали… Боже, помоги и мне, не оставляй меня здесь одного! — я почти кричал, а по щекам текли ручьем слезы. — Не оставляй, иначе умру я здесь, я не хочу умирать в этой проклятой тайге! Мне холодно и страшно! Помоги!»

Я плакал навзрыд, нервно всхлипывая. Слёзы ручьём текли по моему лицу.

Трудно сказать, сколько длилась моя истерика. Я пришел в себя, когда джинсы на коленках насквозь промокли. От стояния на коленях, а точнее, от холода начался умопомрачительный приступ зубной боли, от которого я чуть не лишился рассудка.

С трудом, словно пьяный приподнявшись, я осмотрелся, как будто желая убедиться, что никто сейчас за мной не наблюдает. Мне было плохо. Кошки скребли на душе. Я потянул лямку, и моя волокуша медленно поползла по снегу. Теперь тащить ее было тяжелее. Ноги промокли, отчего я замёрз ещё сильнее. Иногда волокуша застревала между стволами деревьев, и мне приходилось вытаскивать ее и искать обход.

Приблизительно через тысячу метров я сделал привал, чтобы подкрепиться. На обед мне достался бутерброд с сыром и пара маленьких глотков текилы. Я ел не спеша, усевшись прямо на волокушу с барахлом и умудрившись устроить на ней даже промокшие ноги.

Настроение с каждым куском хлеба и глотком становилось всё лучше и лучше. Мне вспомнилась картина, известного художника, на которой были изображены малолетки, волокущие сани. Сравнение меня рассмешило, и я залился пьяным смехом. Вообще-то выпил я немного, в обычных условиях городской жизни от такой порции я бы не захмелел.