Сергей Песецкий - Любовник Большой Медведицы Страница 28

Встаем — и он встает. Бешеный, ледяной, острый, безжалостный. Сперва бьет по глазам целым сугробом снега. Наклоняем лица — приветствуем его и умоляем. А его не уговорить. Мало ему сугроба, так он, бешеный, злой, пьяный, сгребает снег с необъятного пространства полей и валит нам на головы. Уже и не слышно, как торжествует, ухает и рычит. Мы оглохли и ослепли. Захлебываемся мелким, холодным, колючим пухом.

Выбираемся из завала. На ощупь находим друг друга и, проваливаясь по грудь в снег, спускаемся с длинного, плавно снижающегося взгорья. Ветер молчит, и оттого страшно: снова готовит сюрприз! И не ошибаемся. Неведомо откуда пара тонн снега с разгону плюхается нам на головы. Лечь наземь не успеваем — сейчас же бьет по лицам ураганный порыв. Видно, поглядеть решил, что там с заваленными. И снова гора снега валится на нас. Опять дует, вздымает, хлещет — опять обвал! Раз за разом, удар за ударом.

Так лишь люди забавляются. Бросят в чан девять жучков-хрущиков, а потом швыряют мукой в них да выдувают ее. Забава безумца, глупая и жестокая. И у нашего палача жалости не было. Менял пытку, способ нападения, хоть мы вовсе противиться не могли. Устраивал засады. Затаивался. Громоздил на пути снеговые горы. Хотел нас ослепить, повалить, раздавить, размозжить. Шалел, метался. То разражался сатанинским хохотом, то стонал, то взвизгивал.

Я шел сощурившись. Крепко натянул шапку на уши, наклонился вперед. Шатался, падал, вяз в сугробах, но упорно продвигался, выискивая всякую возможность сделать хоть сколько шагов. Время от времени останавливался вместе со всеми — посмотреть, не отстал ли кто.

Когда уходили с поля в лес, шлось легче. Там заслоняли деревья, разбивали атаки ветра. Там отдыхали. Но лес кончался, и снова приходилось выходить на поле и продираться вперед, стиснув зубы, сжимая кулаки.

Шли мы, вовсе не заботясь об осторожности. Кто мог нас заметить? Кто в такую ночь выйдет из дому? Одни мы живые на огромной, залитой потоками снега равнине.

Несколько раз останавливались, пили спирт. Сил прибавлялось для новой борьбы со снежной бурей. Бежал по телу огонь, становилось жарко и душно. По лицу лил пот. С раздраженных глаз сочились слезы. Не шли мы — пробивались. А ветер вокруг рычал, плакал, выл, пел, свистел. Рвал на нас одежду. Сдирал носки. Мотал перед нами снегом, как белым плащом. Накатывал морем, грохотал громом и хохотал, хохотал, хохотал…

Казалось: и не выбредем оттуда, останемся навсегда в кромешном белом аду. Но удивительно: когда, ослепленный, закрывал глаза, иногда видел голубое чистое небо, свет солнца, цветы. Видел красивое лицо Фели, улыбку Бельки. Слышал гармонь, песню Славика. А чаще всего вставала перед глазами Леня. Видел ее отчетливо, слышал ее голос и смех. О ней думал чаще всего. Может, потому что с ней было мне всего лучше, теплее, спокойнее.

Может, через час или два приду к ней. А может — никогда.

Под самое утро, полностью выбившись из сил, дотащились мы до хутора Бомбины. Шли мы четырнадцать часов. Хлопцы сели на снег и казалось: все, с места не двинутся. Выглядели жутко.

— Пойдешь на хутор? — спросил меня Лорд.

— Так.

— Иди и смотри! В такую ночь трудно что-то заметить, следов-то нету.

— Добре, я присмотрюсь особо.

— Три круга сделаешь, но только отчетливо.

Выпил немного спирту, кинул носку на снег да и пошел к хутору. Залез через ограду во двор. Насторожился — пес не кинулся навстречу. Подумал: может, забился в какую дыру да спит? Подошел к окну и тихо постучал по стеклу. Никто не отозвался. Постучал сильней. В избе зажгли лампу. Но окна были занавешены, я не видел, что внутри делается. Удивился: почему Леня в окно не выглянула? Может, и не надеялась на таких поздних гостей, одевается сейчас, думает — чужой кто-то.

Пошел на крыльцо. Двери в сени открыты. Следующие, в дом, тоже не замкнуты. Зашел, увидел Леню, стоявшую у стола. Она странно глянула мне в глаза, не пошла навстречу, как всегда делала раньше. «Удивительно, — думаю. — Так быстро оделась и почему-то не здоровается».

— Добрый день! — говорю вслух.

— Добрый день, — отвечает. — Чего хотите?

И глядит искоса направо. А там большая занавеска, за которой ее кровать. Занавеску ту можно было передвигать — держалась на железных кольцах, прицепленных за проволоку. Задвигали ее на день, а ночью всегда бывала отодвинута. И сейчас закрывала всю кровать, хотя было еще очень рано.

Внизу занавеска не доставала до пола. Глянул — и увидел носки двух пар сапог! Одна пара вдруг пошевелилась. Стало ясно: там прячутся.

Все, влип. Засада. Говорю Лене спокойно:

— Не скажете мне, хозяйка, как быстрее и проще до Минска дойти? Такая метель! Заблудился, чуть живой, и вот сюда добрел. Не понимаю, где я.

— Идите вдоль хутора до мостков, — сказала Леня, чуть улыбнувшись. — А там направо возьмете, да и прямо на тракт.

Сзади, за дверями, послышался шорох. «И в сенях кто-то есть», — думаю. В этот момент занавеску рывком откинули, и вышел из-за нее мужчина в длинном сером плаще и буденовке с большой красной звездой. За ним — крепкий широкоплечий мужик в черной бекеше и огромной черной папахе. Была у него короткая рыжая борода и шрам на левой щеке. И прямо сверлил меня взглядом, будто проткнуть хотел. Думаю: вот и увидел Макарова.

— Попалась, птичка! — агент ухмыльнулся. — Скакала, скакала, да и доскакалась!

Подошел ко мне и замахнулся. Я отпрянул.

— Не трогай! — приказал военный. — Разберемся сейчас, кто такой.

Макаров открыл двери в сени и позвал:

— Идите сюда, товарищи. Одну дрянь поймали.

В избу вошли шестеро красноармейцев с короткими кавалерийскими карабинами в руках.

— Хорош гусь, — сказал первый товарищ.

— Не гусь, а мокрая курица, — заметил второй.

С моей заледенелой одежды, подтаявшей в теплой избе, вовсю текло.

Военный — я заметил у него на рукаве два кубика — сказал, обращаясь к Макарову:

— Возьми четверых и иди к сараю. Думаю, никто больше не подойдет. А если подойдет, позволь зайти внутрь.

— Глаз с гостя не спускайте! — приказал остающимся в избе. — Двинется — пулю в лоб!

— А ты, — показал мне пальцем на стол, — туда залазь! В угол!

Загнал в угол, чтоб я убежать не смог. А сам снова обратился к красноармейцам:

— Смотрите и за женщиной! Чтобы они не переговаривались. Ни слова, поняли?!

И вышел из избы. Красноармейцы взяли карабины наизготовку. Я посмотрел на Леню. Та выглядела невеселой, — но не перепуганной. Когда солдаты на нас не глядели, улыбалась мне. И я ответил ей улыбкой. «Хоть бы хлопцы не попались», — думаю и пытаюсь придумать ответы для неизбежного допроса.