Затерянный мир - Юрий Валерьевич Литвин Страница 28

– А кито их вибирал?!

Многие засмеялись, и только дед Шенделяпин прищурившись, крикнул:

– А хай висит! Поплюемся если что!

– Хайль! – поддержал его немецкий недобиток Шульц, вообще воспринимающий реальность неадекватно.

– Хай!!! – заорала Ахинора Степановна.

– Хай! – завопила семья Багдасарова во все присутствующие двенадцать азербайджанских глоток.

На том и порешили, а Ялова все не было. Меж тем перестройка набирала ход. По приказу Ялова на квартирах меняли номера, левая часть подъездов начиналась теперь с цифры 1, а правая с цизры 33, и на первом этаже квартиры нумеровались так:1, 33, 65, 66. Перед всегда запертым киоском повесили новую табличку: «Переучет». В «Промтоварах» вывесили список Ф.И.О. продавцов с указанием года рожднения и кое-где неунывающий карлик успел дописать предполагаемый год смерти, причем иногда они совпадали. Ну это – карлик, тут говорить нечего, если он в березниковскую школу не поленился съездить на самокате и дописать на табличке «Школа» – «для дураков», то и правда, чего говорить. Короче, жизнь Триполья круто менялась, а Ялов все не приходил и не приходил на собрание. Евреи Рабинович и Мац, наслушавшиеся Яяцухеровских прогнозов, стали тихонько пробираться на выход, но хмурый Сян их не выпускал, сказав:

– Сидите на месте, может еще сгодитесь.

Карлик принялся со скуки колобродить под стульями, кто-то больно пнул его в бок, и он обиженно завыл, подражая степному волку.

А Ялов температурил. У постели находился прибывший узнать, что случилось Овсянников и записывал указания. Начальник сидел хмурый и с градусником, он простудился после занятий по тактике, и был зол на весь мир.

– Товарищ Овсянников, мероприятия по прибиванию табличек «мест нет» на туалетах и кладбище временно прекратить, хотя это и вынужденная мера. Проверьте явку людей на собрании и доложите.

– Есть! – отрапортовал счетовод и ушел, кланяясь. Ялов поморщился, но ничего не сказал.

Известие о болезни Ялова восприняли по разному, но расходились по домам охотно. Якорь правда кричал, что надо написать письмо к съезду, а Одноглазый предложил набить Ялову морду, но победило мнение Жоржа, который предложил забухать.

Наутро появился первый бюллетень о состоянии здоровья Максима Петровича. Его прикрепили на дверях клуба. Написан он был исполнительным Овсяником под диктовку самого больного и кончался словами:

« Мы и впредь будем проводить новую партийную политику на основе принципов демократизации».

А вот Петр Иванович Рожок узнал о приезде Ялова ближе к полуночи, когда его разбудил Пшеничный и коротко, запинаясь, пересказал последние события. Учитель рисования был зол и мало что понял. Прежде всего было неясно, кто такая Орика, и зачем на туалетах таблички. Пшеничный попытался объяснить, но Рожок зевая вытолкал его из квартиры и снова уснул.

Земляника же играл в карты с Байзелем и узнал о новом руководстве от того же Пшеничного уже заполночь. Байзель сказал:

– Нечего туалеты засирать было, – и пнул подвернувшегося под ногу юного дембеля Костю Семенко. Тот напустил лужу и долго плакал от боли и переполнявших его чувств.

Вообщем сочувствия Пшеничный ни у кого не добился и ушел спать с обеспокоенным сердцем.

Прошло три дня, здоровье Максима Петровича улучшилось и он вышел лично проверить исполняемость своих указаний. На лестничной клетке он увидал табличку «Ильич».

– Кто таков? – поинтересовался он у сопровождающего его персону Овсянникова. Тот пожал плечами:

– Да так, живет тут один…

– Владимир или Леонид?

– Кажись, Вовка, он тут с одной Имядоевой проживает нерасписанный, приемыша имеют Джамилю, сучье семя…

– Мугу…– сказал Ялов и пошел на выход, бросив через плечо,– табличку убрать. Самодеятельность развели…

А Ильич меж тем пил горькую уже 20 дней и был невменяем, потому ни о каких событиях не знал вовсе.

На улице Ялов нежданно-негаданно столкнулся с Пасенковым, который был только что с электрички, а потому глаза его пылали ненавистью и желанием отомстить.

– Ага! – он с угрозой выставил палец в направлении благородного яловского лица,– вот ты где, паразит! Ну здравствуй, здравствуй! … Мордастый!

Ялов попятился.

– Демократию тут развл субчик! – Пасенков потряс перед лицом Максима Петровича собранными по пути табличками: «Клестов нет», которые в изобилии развешивались на деревьях. – Но помни! Запад нам поможет! И ближний восток тоже!

Ялов стал приходить в себя.

– Как ты тут очутился?

– Кверху каком! – огрызнулся Ярослав Иванович,– думали все? Посадили меня суки, а сами в кремлевском буфете икру жрали! Ничего мне все известно, и про то как ты с прибалтами разговоры про Украину вел тоже!

С этими словами Пасенков двинул по благородному лицу Ялова грязным кулаком. Тот рухнул на ступени. Появившийся в дверях подъезда Рожок быстренько забежал на два пролета вверх.

Появились барыги из альтернативного «Авангарду перестройки» «Демократического блока» во главе с Якорем.

– Привет, Ярик! Выпустили уже? А это че за хмырь?

– Ялов,– бросил зло Пасенков,– я его сейчас мочить буду, гада!

– Тихо, спокойствие,– влез Жоржик,– не надо мочить, мы суд над ним устроим народный!– и внимательно осмотрев поднимающееся на ноги бывшее величество удивленно произнес,– Так вот ты какой товарищ Ялов!

На том и порешили. Вечером устроили суд. Опять в клубе собрались. Снова карлик билеты проверял. Приговорили Ялова к высылке за черту Триполья на полгода, за превышение полномочий. Артель «Авангард» разогнали и к великому неудовольствию Мишани вернули семьям. Мнение семей при этом спросить забыли. Овсянникову отключили на месяц воду и свет, и он попросился жить к Пшеничному, тот пустил, за деньги.

Карлику дали пять пинков за то, что он измазал шоколадом протоколы заседания. И вроде бы конец этой глупой истории, вот только портрет Горбачева со стенки снимать не стали, и на казармах остался плакат «Боевой авангард перестройки». А Ялов вернулся через полгода и ему джаже как-то рады были все. Живет теперь в Триполье, а чего квартир пустых много, живи не хочу. Опять же коммуналку можно не платить. В карты по вечерам с барыгами режется. Те его Орикой кличут, потому что на Пасенкова похож, такая же морда надутая, депутатская. Вобщем, хороший он человечина Ялов.

ОЧЕРЕДЬ

– За чем стоим мужики?– спросил Володя Якорь, подходя к магазину «Промтовары», в компании Васьки Маргулиса у конца длинной очереди.

– Знамо дело за куревом,– отвечал конец очереди в лице Петра Ивановича Рожка, немолодого учителя рисования.

– Дожились!– почему-то весело отреагировал Васька,– Сигарэты! От жизнь.

– И чего конкретно дают?– поинтересовался Володя, играя бицепсами.

– «Ватру»,– завистливо глянув на бицепсы, отвечал Рожок.– По пачке на двоих. – Он поглубже надвинул помятую шляпу.

– Не густо,– констатировал Якорь,– И давно дают?

– Та, еще через пару часов только привезут…

Тут Якорь вдруг опомнился:

– Ты ж не куришь, Рожок!

– Э-э-э…– замялся педагог,– я ж не себе беру!

– Понятно, жена попросила. Ну-ну,– сказал Якорь и добавил.– короче мы за тобой, так и знай. Мы скоро,– он щелкнул подтяжками и приобняв Маргулиса утопал, дыша перегаром.

– Алкаши,– процедил сквозь зубы Петр Иванович и незаметно сплюнул.

Спустя какое-то время к Петру Ивановичу, бывшему в очереди 216-м,