Ледяные отражения - Надежда Храмушина Страница 28

Вот такие слова сказала моя мамка тогда Гаврану. Он улетел, а мы ещё долго сидели возле того сруба. А вечером во дворе у нас снова появилась та дверь. Тётка Евдокия заставила мамку мою взять этот вот пучок с перьями и встать напротив двери. Мамка боялась, но во двор вышла и встала к двери. И тут же на крыши сарая, курятника, на ворота, опустилась целая стая птиц, они перелетали с место на место, кружились над двором, пролетая почти над самой головой мамки. А потом что-то произошло, мамка взялась за ручку той двери, приоткрыла её, и мимо неё туда влетела птица. Двери сразу захлопнулись и исчезли, а мамка повалилась на землю. Какой тут гвалт птицы подняли! Они ещё долго не улетали со двора, всё кружились и кружились над ним. Тётка Евдокия выскочила из дома во двор, я за ней, мы подбежали к мамке, она лежала вся такая холодная и дрожала, и только повторяла: «Не смотри, не смотри на меня!» Тётка Евдокия еле дотащила мамку в дом, укрыла её одеялами, налила ей горячего чаю, но мамка отталкивала её руку и повторяла и повторяла, чтобы на неё не смотрели.

Утром, когда я проснулась, мамка уже хлопотала на кухне, меня накормила, с тёткой Евдокией пироги начали стряпать, как будто ничего и не произошло минувшим вечером. Я её спросила, почему она вчера так напугалась той двери, а она на меня смотрит непонимающе, плечами пожимает. Потом меня тётка Евдокия отвела в сторонку и шепотом сказала, что мамка ничего не помнит, и лучше ей больше ни о чём не напоминать, ни про то, как Гаврана она поймала, ни то, что мамка дверь видела. И палец к губам моим приложила и добавила: «Теперь ты будешь хранить свой дом, и если случится что опять необычное, то ты должна Гаврана вызвать». Она ещё три дня жила у нас, за это время мы с ней много говорили, вернее она мне всё рассказывала про этот обряд, который привязал короля-воро́на к нашей семье, скрепив договор нерушимой клятвой, и только моя смерть даст свободу Гаврану. Потом тётка Евдокия уехала, у нас тоже жизнь вроде успокоилась. А потом я поняла, что вороны — мстительные и злопамятные птицы, и то, что Гавран дал обет защищать нашу семью, ещё не говорит о том, что он делает это с удовольствием. Во́роны очень дорожат своими семьями, как и люди, и если погибает один из членов семьи, они так же страдают и скорбят о них. Они могут отмстить обидчику своему, пронеся память о нём через долгие годы, ища подходящий момент для своей мести. В тот злополучный вечер, когда открылась дверь, и вместо мамки туда влетел воронёнок, Гавран затаил злобу на мамку. Физически Гавран не мог повредить моей мамке, их связывала нерушимая клятва, но с тех пор её начали мучить ночные кошмары. Она просыпалась среди ночи от своего крика, разбудив нас с отцом, иногда она рыдала во весь голос, иногда она вставала и шла к двери, и отец её несколько раз будил уже на улице и вёл её, ничего не понимающую, домой. Один раз, это было уже тогда, когда я вышла замуж и уехала от них, отец её поймал зимой возле ворот, она сидела прямо на снегу босая, вцепившись в ручку, дрожала от холода, и, умоляя не глядеть на неё. У отца было больное сердце, он не знал про тот обряд, который провела тётка Евдокия, он думал, что мать такая стала после смерти Вити. Мать тогда сильно простыла, отец так переживал за неё, что у него не выдержало сердце. Он умер той же зимой, и мне пришлось переехать снова к матери, я боялась оставлять её одну. Я нашла адрес тётки Евдокии, написала ей, но она мне так и не ответила.

Долгими зимними вечерами я смотрела в это зеркало и думала, стоило ли всё это делать, и какую цену моя семья заплатила за помощь Гаврана. Иногда я видела, как он сидит напротив окна и смотрит на меня своими холодными чёрными глазами. Что она чувствовала, эта рождённая для свободы птица, которую хитростью привязали к людям, не оставив выбора? В один из таких вечеров, снова и снова бередя свою память, я в сердцах кинула в печку пучок перьев Гаврана с волосами тётки Евдокии. Гавран стал биться в стёкла, крича от боли, и падая на землю, потом снова взлетал и снова кидался на окна. Я села на пол, заткнула уши, чтобы не видеть и не слышать этого, я ведь думала, что если сгорят перья, тогда Гавран улетит, освободившись от этого проклятого договора. И вдруг в голове я услышала голос: «Больно, достань их, достань!» Я открыла печку и, обжигая руки, достала обгоревший пучок. Гавран улетел от окна. А утром я увидела, что перья всё такие же блестящие, даже волосы не сгорели. Одно слово — колдовство.

У мамки после этого на какое-то время прекратились кошмары, она понемногу приходила в себя, и я уже поверила, что всё будет у нас хорошо, насколько, конечно, насколько это возможно. Она повеселела, по дому начала мне помогать, на огороде. И вот, поливаем мы с ней грядки, она отставила лейку, и говорит мне: «Валюшка, надо принести зеркало домой». А я даже место то не помнила, где оно, я ведь совсем маленькая тогда была. И потом, мамка вроде всё забыла, что там было. Я сделала вид, что не понимаю, какое такое зеркало надо принести. А она мне говорит: «Сон я сегодня видела, да так явственно, будто на самом деле это всё было. Не могу его никак забыть, сначала не хотела тебя расстраивать, да нет мне покоя. Снится мне, что отец твой с Витюшкой в какой-то избе небольшой сидят, а кругом их лес, они за столом, перед ними полные блюда всякой снеди, а они ничего не могут из того попробовать, никак не могут взять ничего из тех блюд. Вроде и руку протягивают за куском, а руку в другую сторону