Ледяные отражения - Надежда Храмушина Страница 29

ведёт, так они и сидят голодные посреди полного стола еды». Сказала так, а у меня внутри всё похолодело. Я-то понимаю, почему у них руки в другую сторону от еды ведёт, в зеркале-то всё наоборот отражается! А мамка продолжает: «Я подскочила к ним, хотела их накормить, да и у меня ничего не получается, тоже никак не могу взять ни кусочка. Ничего не могу понять, реву уже, они голодные, на меня умоляюще смотрят, у меня сердце кровью обливается, а помочь никак им не могу. И вдруг заходит в избу какой-то человек, нормальный человек, только глаза у него какие-то странные, чёрные, круглые. Подходит он к столу, оглядел всё и говорит мне, что надо из избы зеркало вынести, оно им мешает. Я огляделась вокруг, а нет там никакого зеркала. А тот человек мне говорит, что скоро и я с ними сяду за один стол, недолго уже осталось, да только если сейчас им не помогу, пока ещё я среди живых, так и будем мы вместе с ними голодать веки вечные. И тут я увидела то зеркало, оно под потолком висит, и так сжимается, потом распрямляется, будто тяжело дышит». Сказала мне это мамка, я даже на ведро села, так меня замутило, так плохо мне стало. И где искать ту избу?

Вечером мамка легла спать, я вышла на двор, прижала к себе перья вороные, и позвала Гаврана. Первый раз позвала, никогда раньше я этого не делала. Он сразу же прилетел. Сел на заборчик, нахохлился весь, я ему сказала, чтобы он отвёл меня к той избушке в лесу, где договор мы с ним заключили. Он тут же взлетел и, каркнув, полетел к лесу. Я схватила шаль матери, чтобы в неё зеркало завернуть, и побежала за ним. Как я добралась до того места, один бог ведает, через какие только буераки и овраги не продиралась. Добралась я до избушки, вся в синяках, кровь по рукам-ногам течёт, волосы все спутаны. Заглянула внутрь, точно, стоит оно там, никуда не делось. Я сначала повалилась прямо на землю и отдышалась. Гавран на стене сруба сидит, не шевелится, за мной наблюдает. А на меня слёзы напали, как я ревела! Сама не знаю, что на меня нашло. Я реву, а сама вслух говорю, что не мамкина это затея с договором, и не моя. Да если бы мы всё это наперёд знали, разве решились бы на такой договор! Если бы сейчас мне сказали, как его расторгнуть, да я бы ни минуты бы не сомневалась, всё бы так и сделала. И тут в моей голове снова голос зазвучал: «Разбей зеркало, тогда все мы будем свободны». Я оглянулась, ища чем стукнуть по зеркалу, а голос мне снова говорит: «Принесёшь зеркало домой, сядьте с матерью напротив него с зажженной свечой, и как только зеркало начнёт мутнеть, разбей его». Я сразу же соскочила, такая радость меня наполнила, силы откуда-то взялись, я закинула зеркало шалью, схватила его, Гавран опять мне показывает дорогу, я несусь через лес, только пятки сверкают. Правда, будто тогда силы мне влили через край.

Забегаю домой, мамка уже встала, у печи возится, я с порога сразу ей кричу радостная, что зеркало я принесла, теперь она пусть будет спокойна, наши родные уже не будут голодными там. Мамка тоже, вроде, обрадовалась. Мы с ней определили место, куда зеркало повесить, я принесла гвозди, молоток, всё просто на одном дыхании сделала. Ещё так его расположила, чтобы, когда мы с ней сядем напротив него, чтобы видать нас было хорошо. А Гавран сидит напротив окна, за мной наблюдает. Я у мамки спрашиваю, где у нас свечки были, а она меня за руку поймала и остановила. Смотрит на меня таким ясным взглядом, я такого давно у неё не видела, словно в душу мне заглядывает. И говорит мне: «Я одна сяду. Рано тебе ещё туда, Валюшка, меня одну ждут». В это время Гавран, как закаркает, к нему слетелись ещё птицы, все в нашем дворе кружатся, шуму подняли! А у меня из глаз слёзы покатились, поняла я, на что меня подбивал Гавран. Обняла я её, и так мы с ней и стоим, обе ревём.

Не стали мы с ней разбивать зеркало, но её после этого снова ночами стали мучить кошмары, да ещё пуще прежнего, а днём она сидела, уставившись в одну точку, словно неживая. Гаврана я долго после этого не видела, не прилетал он к нам. Мамка у меня таяла прямо на глазах, уже и не ела сама, я её кормила с ложечки, потом она вставать с кровати не смогла, так ещё с год промучилась, я от неё и не отходила. Когда я её похоронила, и пришла в пустой дом с кладбища, смотрю, а на столе у меня лежит перо птичье, чёрное. Я поняла, что это мне Гавран привет послал, я ведь одна совсем осталась, и договор у него, значит, только со мной остался.

Я долго боялась засыпать, думала, что меня, как и мамку, тоже кошмары будут мучить, но, как-то обошлось. Видать, меня не такой виноватой, как мою мамку, за этот договор Гавран считал. А лет пять назад, то ли в рождество, то ли ещё в какой праздник, не помню, но точно зима была, я у Мани вечером сидела, телевизор мы вместе с ней смотрели. Наливочки выпили, да так хорошо посидели, душевно. Она ведь у меня самой близкой подругой была. Всем с ней делились, кроме той тайны, про которую мне нельзя было никому рассказывать.

— Валя, — вдруг она мне говорит — а правда, что твоя мать душу дьяволу продала, чтобы тебя провал оставил в покое?

— Ты что такое говоришь! — Я, конечно, растерялась от такого вопроса, тем более, что Маня, ох, как близка была к правде — Мамка моя так и не оправилась после смерти Вити.

— И моя тоже не оправилась после смерти Веры. — Вздохнула Маня — Да только, что тебе скажу, уж лучше бы нас всех тогда смерть скосила.

— А что так? — Удивилась я.

— А то, Валя, что повиниться перед тобой я хочу. Не хочу уходить с таким грузом. А годы у нас такие, в любой момент нас могут призвать. Мне-то мать строго-настрого запретила тебе это говорить. Всё боялась, а чего