Ульяна Каршева - Город голодных теней. Равновесие Страница 3

Они, наверное, с тех пор решили, что кормить меня можно только у мусорных куч. Ну и тащили к ним, когда краем моих глаз замечали искомое.

Им почему-то не понравилось в нормальном городе, ну в центре, где я обычно... существовал... На дне человеческого существования интересней показалось... Я - интересней. На самом дне... В те же минуты прояснения, которые теперь были гораздо чаще, я пытался связаться с ними. Я вытаскивал глянцевые журналы из мусорных контейнеров, садился у стены. Давал уроки языка. Открывал страницу, тыкал пальцем в рисунок, в предмет на нём и называл его. В башке замирало, глаза не пухли. Мне казалось, там пытались сообразить, что я им показываю и зачем.

Они не связались. Может, разум не тот, что человеческий. Хотя что-то поняли. По-своему. После нудных, дурных уроков с усвоением названий предметов меня то и дело заставляли разглядывать эти предметы. Это как в поезде детишки: едут, и то один, то другой толкает в бок соседа с радостным воплем: "Смотри, вон будка! А вон домик!" Всё, что я видел, но не фиксировал краем глаза, видели они и властно поворачивали мои глаза смотреть туда, куда им захотелось.

Но вскоре я понял, что им не интересен мой мир. Их интересовал я. А мой мир стал лишь приложением ко мне. Частью изучения меня.

Правда, понял я это как-то... теми же рваными эпизодами воспоминаний.

Потому что прошло какое-то время, и эти начали экспериментировать со мной, с моими мозгами. И, кажется, с моим сознанием. Типа, в каких условиях живу. И в каких условиях такое, как я, могло появиться. И выжить.

Так я сначала решил.

А кто бы решил иначе?

Затем... Я начал видеть сны.

Ощущение, как будто из гнили, в которую превратились мои, уже почти не подчиняющиеся мне мозги, начали извлекать... ну... что-то вроде дисков с записью - и врубать их на полную мощность. Я не видел этих снов - я жил в них.

Первый сон сбил меня с ног, когда в предвечерних осенних сумерках я пробирался трущобами: овраги, избы, кирпичные дома, вздыбившиеся трещины асфальта, вляпанного в грязь после недавно прошедшего ливня; свалки, худые кошки, своры насторожённых собак, в глазах которых я читал, что вот это исхудавшее тело, которое едва передвигается на ногах, - точняк жратва. Пару раз наткнулся (а может, мне только показалось) на полузаваленные мусором трупы. Но терять было нечего: я обыскивал их или одежду, которая там валялась, и забирал найденные и бережно завёрнутые в тряпицу куски съедобного, сейчас уже заплесневелые...

В глаза швырнуло чёрным, когда я нагнулся за каким-то предметом, отдалённо похожим на консервную банку...

... Я стоял, одетый в какие-то шкуры, на шее висело что-то длинное и побрякивающее, и мощно, сноровисто махал дубиной - длинной такой, мокро хлюпающей, когда попадал по телам и головам снующих вокруг меня... Господи... Это не люди!.. А потом что-то свистнуло у моего виска - и темнота.

Пока я "смотрел" этот сон, лёжа у зловонной кучи, бродячие псины стащили из моей ладони последнюю тряпку с заплесневелым хлебом и дрались за неё в отдалении, в то время как другие собирались поужинать мной. Меня в том сне убили вовремя: одна рука была вытянута в сторону, и слегка оттянувшийся рукав очень удобно для бродяг оставил на виду часть руки, чуть не до локтя. Так что одновременно с ударом по башке "там" я закричал от боли, когда слюнявые зубы впились в мою плоть. Но тень того "я", который дрался во сне, всё ещё витала рядом. Я напрягся - псина рычала, не в силах отказаться от крови и свежего мяса, - и неожиданно для себя легко вскинул ноги. Один ботинок ударил по морде бродячего пса - другой по шейным позвонкам, благо зверь опустил башку, тряся ею и моей рукой. Мой болезненный крик превратился в хриплое рычание, когда пёс завизжал и захлюпал кровью... Нет, вру: он не визжал - взвизгнул раз, а потом упал, хлюпая, - и пошли судороги. Зубы на моей кисти разжались, и я ногами отбросил бьющуюся в конвульсиях псину - навстречу обрадованным сородичам, которые с рычанием окружили умирающее тело... Пришлось отвернуться...

Потом собраться с силами и подняться - благо те отступили. Правда, глаза мои время от времени пытались повернуть. Но на этот раз я был сильней - с их всемилостивейшего позволения. Поэтому я встал, сунул в рот упруго-сухой до изогнутости хлеб и смягчил его слюной, медленно иссасывая напоминание о сытости, перемешанное с вкрадчиво острым привкусом отравы - плесень уже тронула корочку...

И пошёл дальше, с трудом находя на дороге такие места, где можно вытянуть из грязи ногу и всё-таки остаться в ботинке.

И у начала улицы меня загребли в здешний участковый пункт, в обезьянник, где уже сидели два алкаша и трое бугаёв, слегка выпивших, которые этих алкашей... ну-у... третировали. Всего лишь комната с лавками по стенам. Впрочем, и сам пункт был всего лишь двухэтажным домом, пустоватым, прохладным и пахнущим застарелой масляной краской, такими же застарелыми потом и мочой.

Внешне я выглядел, наверное, жалким даже в большей степени, чем те два алкаша. А слабость так привлекательна, когда хочется самовыразиться. Ну, свои комплексы побаловать... И бугаи, даже не переглядываясь, пошли ко мне, лежащему. Меня-то в эту комнату забросили так, что я на ногах не удержался. Подняться не успел...

Для начала они выбили из меня возможность кричать. Мог только кашлять кровью, задыхаясь от удара под дых. Много ли ослабевшему надо... Потом... Потом я увидел их глаза - может, в таком состоянии и придумалось что-то про кровавый отсвет в глазах... Тут ведь ещё и лампочка тусклая... Затем я услышал сквозь напряжённо болезненное гудение в ушибленной голове то самое побрякивание, которое слышал в том коротком сне. Побрякивание чего-то, что свисало во сне с моей шеи. Услышал по нарастающей... И встал на ноги. Благо шли те неспешно: куда деваться жертве в этой комнатушке.

Сознание того меня, который был когда-то в наглаженном костюме и выбрит до блеска, урывками сумело впихнуться в то, что я делал на уровне... Даже не знаю, каком. Памяти, может... Того сна. Сознание остатками цивилизованного человека не дало мне их убить. Хотя тот я, который постоянно слышал порой беспорядочное побрякивание, сумел не только внезапно для троих стать мясорубкой, переломавшей им конечности: в побрякивании я слышал желание убить... Смешное в этой ситуации слово - "слышал". Я хотел убить, как хотел бы дышать, задыхаясь от нехватки воздуха. У меня руки дрожали - вру, тряслись от желания убить... Я так этого хотел, что внутренне плакал и рычал от бешеного желания, стискивая зубы. Но удавка остаточной человечности держала жёстко.

А потом побрякивание стало ритмичным, и я подошёл к двери, не глядя, а лишь краем глаза фиксируя тех двух алкашей, которые втиснулись телами в угол и отворачивались, вроде как: мы ничего не видели - Бога ради, не трогай нас!