Повести о чекистах - Василий Степанович Стенькин Страница 34

После школы Галанский пошел работать к хозяину пекарни. Тот взял его вроде экспедитора, а проще — мальчиком на побегушках, но жалованье положил приличное. За такие денежки пекарь у «живоглота» к концу дня с ног валился. Нэпман Иван Иванович Самотеев хозяин был крутой, прижимистый и к Герке благоволил не за его красивый чуб и не за то, что был дружком племянника, он и племяннику не давал бы поблажек. Причина была в том, что мать у Герки работала в исполкоме и, как женщина без предрассудков и приятной внешности, имела уже поклонников, которые могли быть Самотееву по тем смурным временам как полезными, так и опасными.

Дорога от волости к уезду все бежит и бежит, открывая взору новые, пока незнакомые леса, луговины, поля. Вельдяев, милиционер из Усть-Лиманска, все понуживает лошадку да пошлепывает ее кожаной вожжой по гладкому крупу. Их таратайка то подпрыгивает на корневищах, то заваливается опасно набок при крутых выездах из оврагов и промоин, которые шальная Машка, так зовут каурую, преодолевает бешеным скоком, норовя, как видно, выкинуть молчаливых ездоков. Небо, грозившее с утра дождевыми тучками, наконец развиднелось, и на душе у Николая и Федора заметно посветлело.

Как это обычно бывает среди погодков и людей одного интереса и судьбы, невидимыми токами, без одного слова попутчики сумели расположиться друг к другу и заговорили наконец так, будто прервали затянувшуюся в их беседе паузу.

— Ну и как? — Журлов тронул Вельдяева за колено. — Ну, и как у вас насчет рыбалки?

— Ага… — Федор очнулся, заморгал растерянно белесыми ресницами, не вполне еще вникая в смысл вопроса. — Да ведь тоже хорошо, — заулыбался. — Богато у нас с рыбою… А грибов!

Сосредоточенно-суровое, обычное для него выражение лица преобразилось улыбкой. Видать по всему, вопрос Николая пробудил нечто дорогое сердцу.

— Я больше по грибы. А с рыбалкой тоже богат! Так ведь некогда. А так, бабы соберутся в лес, сходишь с ними — у нас без охраны нельзя, — за час полные короба. Каких твоей душеньке угодно — беляки, свинухи, грузди, маслята. А боровики — во!

Николай представил, тоже заулыбался. И как-то без всякой связи вдруг спросил:

— Послушай, Федор, а чего это мне вчера сотрудник ГПУ из С—а намекал на какие-то грехи ваши? Я имею в виду Пинюгина и Царя ночи, это вы ему такую кличку придумали или же он самолично себя короновал? Про какую-то там бомбу, говорит, порасспроси. А-а? Историю с яблоками знаешь?

Николай задал этот вопрос без всякого умысла, но детски счастливую улыбку с лица Вельдяева будто стерло, и оно стало сумрачным и некрасивым. На нем еще резче проступила худоба, височные жилы. Насупился Федор. А Николай уж было и пожалел: чего это он поспешил задеть человека за больное, не успев как следует и рассмотреть его. Но пожалел не очень. Интуиция ему подсказывала: свой парень, правильный. А если свой, от своего, что ли, таиться? Души же не хватит, если еще и на своих напрягаться. Да с их работой столько расходуешься на всякую сволочь!

— Слушай, Вельдяев, ну чо вы там? Боитесь, что ли, этого Козоброда?! Чем он вас запугал-то?

— Да кто его боится! — Федор ответил зло, с обидой, но тут же и осекся. После паузы, когда обида стала уступать чувству вины, ведь и его была косвенная причастность к тому случаю, в котором обвиняли их бывшего начальника, заговорил по-иному — раздумчиво, откровенно и явно переживая за свой маленький милицейский коллектив.

— Боитесь… А ты не забоишься? Тогда, значит, будет дело. — Вельдяев натянуто хохотнул. И тут же снова нахмурил рыжие брови. Задумался. Заговорил:

— Вообще-то Козобродов… я его с мальства знал. Он, конечно, старше, я — еще пацаненок, а он уже был парень… Ты знаешь, у нас поселок — бойцы! На три района делится: Пески, Тюлевка, Загорщина. Я в Загорщине жил, и сейчас там живу. Всю дорогу друг на дружку войной шли. Пески — это как вроде центр. Парни там хитрованы: то за одних мазу держат, то за других. И Козобродов там проживал. У него отец мельник, хорошо жили. Но Козобродов, по-уличному Лага, всегда был в авторитете во всех районах: и на Песках, и у нас, и в Тюлевке. Я и сам на него смотрел разиня рот — герой, одно слово. Раз, помню, я еще пацаненком был, тогда возле садика… Это у нас при станции хороший садик, ну, парк, по-городскому. Там павильончики летом работают, оркестр духовой от пожарной части, парни собираются, девки. Гуляют по дорожкам. Эти дорожки кирпичом тертым посыпаются. Сирень. Хорошо! Я и сам в том садике свою Танюху встретил. Там же завсегда и заварухи… Чтоб одному туда вечером — дураков нету. Только кодлой, это у нас по-местному так, ватагой, значит. Когда человек десять соберутся, можно и в садик пойти. А ежели один — успевай только лови фингалы. Навешают таких — неделю светить будешь. Это и сейчас так ведется.

— Прекратить надо, — строго заметил Журлов.

— Надо, это так, — согласился Вельдяев. — Ну так вот, я раз наблюдал. Поймали с Тюлевки там двоих, зажали к палисаду. Кодла человек пятнадцать, а тех двое: Венка Ефрейтор, правда, здоровый, как бык, кулаки, как гири. А второй щуплый. И учесть, что двое. Метелить, конечно, будут! Мы, пацаны, смотрим издали. А в этой кодле Федька Лага — этак в сторонке стоит. Бежать некуда. Но тут Венка им говорит: «Слухай, парни, а может, один на один с кем стукнемся? Оно ведь интересней, чего так-то!» Кодла, конечно, за животики — нашел, мол, дураков. «Мы тебе счас, — говорят, — ребра-то пересчитаем. Все припомним!» Этот Венка многих бил, большая на него была обида. Но тут вдруг вперед выходит Федька Лага и говорит: «Ну что же, Венка, давай и стукнемся. Как хочешь, на кула́чки или на пики?» «Давай на кула́чки», — Венка отвечает. Кодла: «Да ты чо, Лага! С грузла съехал, с Ефрейтором стукаться, да мы его счас и так отметелим!» — «Цыц! — как глазищами зыркнет. — Кто меж нас встрянет, башку сверну!»

Ты знаешь, я такую драку только в кинематографе видел. Федька… Ростом-то они одинаковые, но Федька тощее. Тот как бугай, а Лага одни жилы, а кулаки тоже дай бог. Он Венке — трах!