Повести о чекистах - Василий Степанович Стенькин Страница 35

трах! трах! Тот только — бух! Как булыжом. Убил, ежели б хорошо попал. А Федька нырк ему под руку и дуплетом — в висок и в челюсть. Тот снова — бух! А Федька ему с левой, с правой да под дых. Все — сошел Венка с рельсов. Упал и встать не может. А Федька целковый из кармана вынимает: «На, — говорит, — выпей за мое здоровье. Хорошо дерешься». А у самого тоже из-под кудрей кровь на рубашку каплет. В поселке после этого месяц только и разговору было среди парней что о Федькиной удали. За то его и девки любят.

— И сейчас?

— А то! У него одна, я тебе ее покажу. Ох и баба! На весь поселок. Зинаида. Королева, в общем.

— Слушай, ты мне так расписал этого Козобродова, что впору в кореша к нему, прямо — герой парень.

— Знаешь, Николай Алексеевич, — Вельдяев проговорил с обидой, — ты меня за дурня не держи. К Федьке в кореша! Парень был вроде как парень, а стал бандит. Я тебе и говорю, кто же знал. Но я Пинюгину так и заявил: «Знаешь чего, — говорю, — или дело делать будем, или я к чертовой маме из милиции!» Да я в депо раза в три зарабатывать больше буду. А здесь из-за казенных штанов ваньку валять не стану. Я коммунист. Партийный билет — он здесь вот. Брать, говорю, надо Козобродова! Царь — тоже мне! Николка третий, понимаешь!

Я, говорю, не боялся его и не собираюсь. А вообще, между нами, Федька мужик серьезный, отчаянный, с ним так: или ты его, или он тебя. А в той истории я не замешан. Не было тогда меня в Усть-Лиманске. В город меня посылали с задержанным.

— Да что там было-то, расскажи толком. Чего там ваш начальничек смараковал?

— Да Пинюгин этот, Василий Мироныч, Васька, словом…

— Ну и что?

— Да, понимаешь, после того, как упустил он Козобродова, крепенько взяли нас в оборот. Начальство то есть… Приезжали из уезда, проверяли, объяснение заставили Пинюгина писать, а это ж для него — нож острый. В общем, помотали ему нервишки. Оно знаешь, как прицепятся!

— А как он упустил-то Козобродова?

— А ты и не слышал? — Вельдяев почему-то удивился. — Да-а, — протянул, будто раздумывая: говорить — не говорить.

— Ну, ну!..

— Ну так, значит, раз получил Пинюгин сигнал от своего человека, что Козобродов в поселке, дома у родителей. Ну и Василий Мироныч позвал с собой одного Матвеича, конюхом он у нас: «Бери, — говорит. — винтовку и за мной!»

— А вы-то куда подевались, остальные, я имею в виду? — Журлов спросил об этом с недоумением и укоризной. — Что, никого больше и не нашлось, как вдвоем с конюхом главаря банды брать?

— Нет, — спокойно мотнул головой рассказчик, — никого.

— Дисципли-инка!

— Да я же тебе пояснял, — продолжал, не реагируя на укор, Вельдяев, — сам я был в городе, а остальные… картошку сажали на своих огородах.

В ответе Вельдяева не было и тени смущения за это, казалось бы, их сугубо личное дело. В те годы подсобное хозяйство давало единственный шанс милиционеру при его двенадцатирублевом окладе (минимальный для рабочего заработок) удержаться на должности, кормить себя и семью.

— И лошадей отдельских Пинюгин позволил взять, и плуг у нас общий, и борона. А огороды у нас далече… Хотя все одно, — вынужден был признать Федор, — оно конечно, идти вдвоем за Козобродовым было не резон.

— Да это же факт! Ну, а дальше-то что?

— Стыдоба вышла, вот что! — Вельдяев досадливо махнул рукой. — Пришли, значит, к Царю. Заходят в избу. А он на печке отсыпается. У Зинки гулял. Мать — в избе у порога. Ей Василь Мироныч, Пинюгин то есть: «Давай, — говорит, — буди сына!» Она только к печке, а Федька как заорет: «Мать, беги из дому, я бомбу бросаю!» Да сам валенком, резиной подшитым, как о пол шмякнет! Так Пинюгин через порожек задом в сени и вывалился. А Матвеич на пол упал и голову руками накрыл. Козобродов же — к окошку, и нет его. Теперь весь поселок зубы скалит: «А ну как вас Царь ночи валенком-то напужал!» Хоть бы и впрямь бомбу кинул! Козобродов после того случая, как дома его потревожили, три ограбления одно за одним провел. Два раза в поездах, раз — контору. Сторожа кокнул. Начальство на нас и навалилось. А у нас только одно — приезжаем на место происшествия к Матренину заговенью. Толку? Записку лишь пишем, как дело было. Ну, Пинюгин чует, что по шапке ему скоро дадут за бездеятельность, надумал… — Вельдяев опять запнулся. И стыдно, видать, было ему за своего бывшего начальника, и вроде как бы ябедничать на него новому-то не больно гоже.

— Давай, давай, чего уж, все выкладывай! — надавил на него Журлов, почуяв колебание.

— Только я опять в этом деле не участник, — предупредил Федор.

— С хозяйством, поди, занимался? — не утерпел зацепить Журлов.

— Не-е, — отвечал простодушно, не заметив зацепки Вельдяев. — Он, Васька-то, нас и не посвятил в свою задумку-то. Как надумал, то опять с Матвеичем… Знает с кем. Вдвоем засаду устроили на дороге к колхозному саду. Как раз яблочки в налив пошли. Подговорил нашенских, поселковых. «Нарвите, — говорит, — себе яблок, а как домой пойдете, мы в вас палить начнем, а вы в ответ в нашу сторону из ружья стрельните. Над головами, конечно. А яблоки, — говорит, — не бросайте — это вам в уплату». Ну, а те, как над ними пули засвистели, и мешки с яблоками, и даже ружья кинули. Дай бог ноги! А Пинюгин, где его совесть? Но-о! — Вельдяев в сердцах незаслуженно стеганул кнутом ровно бегущую лошадку. — Фуражку себе прострелил — бандитская, мол, пуля. Эх, — махнул рукой, — должность, понимаешь, боялся потерять, а вышло курам на смех.

— Бог шельму метит, — со злым удовлетворением согласился Журлов.

— Ну да, — поддакнул Вельдяев. — И как быть тому, — оживился, — ровно через неделю (Пинюгина-то от нас уже того) поспели мы наконец-то вовремя на бандитский налет. Трое залетных, с поезда, магазин подломали. Это не Царя, но тоже… Так я одного в ногу стрельнул. Всех