Владимир Казаков - Время в долг Страница 36

Терещенко молчал, представляя сцену изъятия второго талона у Романовского. Он уже видел поблескивающую сталь ножниц, с хрустом сжимающую плотный кусок бумаги. Эта операция для гражданского летчика побольнее хирургической: ножницы на целый год отрезают нить, связывающую человека с небом.

– Для меня достаточно авторитетен руководитель полетов – сказал он. – Прошу ваше пилотское свидетельство.

– Зачем?

– Не будьте ребенком, Романовский. За такой проступок согласно Наставлению положено изъять талон.

– Не было нарушения.

– Неосмотрительно живете, Романовский. Распыляетесь. Вам хочется схватить павлина за хвост и в небе, и в газете, и профсоюз еще на себя взвалили. Не многовато ли? Целесообразно выбрать одно из трех. Вернее, из двух: летную нагрузку я с вас сегодня сниму.

– Это не сделает вам чести. Более того – будете раскаиваться.

– Угрожаете?

– Совесть вам покоя не даст.

– Гм… Совесть… Абстрактно, Романовский!.. Почему вы меня не жалуете, почему всеми средствами пытаетесь меня опорочить, подорвать авторитет? Нас в кабинете двое – говорите открыто, хоть матом ругайтесь, но дайте мне понять вашу суть. Что вы за штучка, Романовский?

– До сего дня я был о вас неплохого мнения.

– Конкретней!

– Считал неплохим организатором…

– Вы зря нервничаете, товарищ командир, перебиваете меня.

– Что значит – считал?! Вам ли оценивать мою работу? А если и считали, почему поливали грязью в своих фельетончиках? Почему поливали грязью в беседе со Смирновым? Он, видите ли, считал!

– В газету я писал о недостатках в отряде.

– Отряд – это я!

– Тогда о чем нам с вами говорить?!

– Вот именно! Я оставлю вам талон в пилотском, если вы прекратите кляузничать в газеты и будете заниматься только своим основным делом.

– Это что, своеобразная взятка?

– Все ясно! Давайте пилотское свидетельство!

Романовский несколько секунд пристально вглядывался в лицо командира отряда, но оно застыло как маска, изображающая брезгливость. Только в уголках выпуклых глаз ехидная тоненькая морщинка. И Романовский понял, что этот человек, так плотно сидящий в кресле, давно обдумал свои действия и не отступит ни на шаг. Вот такое же бесстрастное лицо он встретил в одном из московских учреждений, куда однажды приходил с просьбой о розыске наградных документов. Один из документов нашелся, и даже орден поблескивал перед ним на краю огромного дубового стола. Но человек, который сидел за ним, прикрыв орден рукой, сказал: «Вот награда… но она выписана герою… А кто вы на самом деле… до конца не ясно… Будете ждать!» Романовский смотрел на твердую руку и не пытался оправдываться: не было сил. А сейчас сил достаточно, но стоит ли тратить их на пустой разговор. И Романовский только спросил:

– Разрешите идти, товарищ командир?

– Как идти?.. Впрочем, можете, положив пилотское свидетельство на стол.

– Предпочитаю оставить себе на память.

– Так! Та-ак! – забарабанил Терещенко пальцами по столешнице. – В полной мере ответить за проступок кишка тонка? Надеетесь на протекцию Смирнова? С Тумановым-то вы мне подкузьмили при помощи Смирнова, а? – И грохнул кулаком по настольному стеклу. – Всякий протекционизм – с корнем вон! Положь свидетельство!

Романовский молчал.

– Можешь не давать документа, но полеты для тебя я прикрыл. Завтра будет приказ! Жалуйся хоть в Верховный Совет! Кем предпочитаешь работать: мотористом, грузчиком, мачтовиком? Кроме этих должностей, вакантных в отряде нет! Не-ет! Вот если только еще мойщицей!.. У тебя остается пост предместкома, но и там ты долго не усидишь!

Романовский молчал.

Несколько помедлив, он вышел из кабинета.

– Не возражу и дам хорошую характеристику, если уволишься по собственному желанию! – вдогонку крикнул Терещенко.

На улице Романовский подождал автобус и поехал домой. Водитель включил приемник на полную мощность. Будто в жестяной коробке, забились слова песни. Романовский попросил убавить громкость. Водитель, посмотрев на его серое лицо, выключил совсем.

Поднимаясь по лестнице дома, Романовский заглянул в почтовый ящик. В отверстиях что-то светлело. Он открыл дверку и достал два конверта – сероватый, из оберточной бумаги, и голубой. Прочитав обратные адреса, бегом преодолел два пролета до своей квартиры, поспешно отпер дверь и, подойдя к окну, еще раз прочитал адреса. Голубой конверт пришел из НТО Саратовского горотдела милиции. На сером значилось: «г. Ленинград. Центральный архив».

Романовский решительно оторвал кромку голубого конверта и вынул сложенный вдвое лист. Это был акт экспертизы по установлению идентичности фотографии Семена Пробкина и портретика мальчика на медальоне.

«Уважаемый т. Романовский Б. Н.!

По Вашей просьбе произведена экспертиза на идентичность фотографии мальчика в медальоне и фотопортрета молодого человека на групповом снимке. (Отмечен вами крестиком.) Идентичность не подтвердилась – это разные люди.

Копию акта экспертизы прилагаю.

Начальник НТО горотдела милиции П. Цимлин».

Прежде чем открыть второй конверт, он снял фуражку и тужурку, заставил себя умыться холодной водой, сел за стол.

«…Семен Дроботов, по отцу Иванович, рождения 1940 года, захоронен в групповой могиле на берегу Ладожского озера в поселке Свирь. Акт погребения СВ №03458.

Зам. нач. ЦА г. Ленинграда Долгушина».

Подумав, Романовский достал из буфета тарелку, положил на нее письма и поджег. Свивался лиловым клубком огонь, хороня под собой надежды.

А вечером на главпочтамте Романовский сдавал заказное письмо.

– Москва. Улица Талалихина. Дом сто пять, квартира четыре, Смирнову В. Н., – для верности прочитала адрес приемщица.

Из-за опоздания большой группы техников партсобрание началось позже назначенного срока. Задержка была уважительной: экипаж транспортного самолета перед взлетом обнаружил дефект в двигателе и зарулил обратно на перрон.

Командир корабля, импульсивный сухощавый грузин, поглядывая на торопливую работу ремонтной бригады, дергал волосы тонких нафабренных усов. Ему хотелось сегодня же попасть на свою базу, домой, и поэтому его круглые глаза бдительно следили за руками техников и чуть косили от не терпения.

На устранение неисправности ухлопали час. Самолет улетел. И в то время, когда довольный грузин перестал нюхать воздух в кабине (не запахло бы жареным агрегатом!) и прикрыл уши телефонами, Аракелян отчитывался перед коммунистами о работе парткома.