Дервиш света - Михаил Иванович Шевердин Страница 38

— Наизнанку? — недоумевал бек, потихоньку позевывая и тараща глаза, только бы не заснуть под назойливое гудение.

— Наизнанку! Он причина бунта. Он причина гибели твоих людей, причина несчастий, происшедших с достойными людьми. Надо… — он наклонился к Кагарбеку и громким шепотом продолжал, — надо всех… — И он стукнул выразительно кулаком по подушке. У тебя много молодцов джигитов…

Ночью. На рассвете!

— И господина доктора? — бек перестал позевывать. Сон разом слетел.

— С него надо начинать.

— Эге! Тронь его пальцем — света глаза не увидят.

Настойчивости, настырности Сергею Карловичу не занимать. Он тыкал пальцами в грудь раскисшего, развалившегося на одеялах Кагарбека и настойчиво твердил:

— Люди в Гиссарском вилайете приобрели обличие звериного невежества, впали в нужду и разорение, ожесточились. Кагарбек, вы напрасно бахвалитесь своей силой и богатством. Пишете на листах шелковой бумаги с золотыми завитушками донесения эмиру о славе и богатстве своего бекства, а на самом деле разорен народ до того, что воспылал злобой и враждой к обладателю достоинства и власти, да и к самому эмиру Бухары и почтенным духовным людям.

Кагарбек вытаращил глаза, стараясь понять, куда клонит Мерлин. В груди заныло.

А Сергеи Карлович никак не желал угомониться.

Он копался в старой ране. Он напомнил Кагарбеку, что в Бухаре на него косятся, что, по мнению таких приближенных эмира, как визирь Сахиб Джелял, он причиняет лишь обиды и зло тем, кто трудится и возделывает землю. Что он, Кагарбек, покровительствует низменным и противным религии нравам. Что он посягает на доходы духовенства от земель вакуфов и загребущая рука подлости без стыда тянет и тянет деньги из средств мечетей и мазаров. Так говорят повсюду.

— Я сам слышал, визирь говорил доктору: «Кагарбек — червь в народном теле. Тело истощается. Духовенство волнуется и пишет в Бухару доносы…» Тем более приезд визиря Джеляла очень подозрителен. Не пронюхал ли он у себя в Бухаре о гиссарских делах Кагарбека?

Вздох вырвался из широченной груди Кагарбека. Представив себе лицо визиря Сахиба Джеляла, он вспомнил о кое-каких делах.

С высоты ворот Гиссара устрашали горожан воткнутые на кольях головы одиннадцати каратагцев-мятежников. Уже четверть столетия такое не позволяли себе хакимы горной страны.

Нет сомнения, что визирь Джелял не похвалит за такие дела. Он ученый человек. Вон как он непочтительно во время обеда в шелковом шатре отозвался о дикарской жизни и нравах Гиссара и Кухистана: «Что от здешних невежд и темных людишек ждать? Они пришли к отрицанию науки и обуреваемы ненавистью к просвещению. Дай им волю — они сожгут все книги и тех, кто их пишет. И что им до гибели ученых и крушения наук».

Речь шла об известном во всем бухарском ханстве крупном законодателе и летописце маулано Мансуре Шо Гулям ибн Кабире, погибшем под развалинами каратагского медресе.

Оказывается, визирь Сахиб Джелял лично знал ибн Кабира и от души сокрушался, узнав о трагической его кончине.

Зная визиря Джеляла еще по Ахангарану, вспоминая удар плети по лицу, когда он пытался похитить Юлдуз, Кагарбек только поеживался, восседая на груде курпачей и потягивая мусалас. Он даже плохо слушал господина Сергея Карловича и думал: «Да кончишь ли ты когда-нибудь говорить?»

И он откровенно обрадовался, когда в ночи послышался совсем близко за дувалом топот копыт и в ворота кто-то застучал очень энергично.

Поздний гость — благой гость, кто бы он ни был. И как бы поздно ночью он ни переступил порог твоего жилища, прими его и обласкай.

Кагарбек так и поступил. Но… слова приветствия застряли в его горле. По дорожке к беседке через сад быстро шел доктор Иван Петрович.

Проклятие! Кагарбек предпочел бы, чтобы такой гость вообще не появлялся в его усадьбе.

С доктором были его сыновья. Их глаза не видели ни великолепных, тонущих кронами в темноте плодовых деревьев, ни величественной, достойной шаха виноградной галереи — шикама с тяжелыми, поблескивающими янтарно-розовыми огоньками в свете лампы гроздьями винограда, ни ковров на глиняном возвышении — супе, ни дорогой китайского фарфора посуды. Ребята кинулись на шелковые одеяла, кое-как завернулись в них и мгновенно блаженно засопели. Еще никто не успел раскрыть рта, а они спали.

— Очень уж долго ехали, — проговорил, заботливо поправляя одеяла, доктор. — Надо бы им попить чаю… свежий ветер… ну да ладно уж. Итак: ассалом алейкум, — обратился он к присутствующим.

Никто не ответил на традиционное приветствие, до того всех ошеломил приход доктора. Уж кого-кого могли ждать, только не доктора, да чуть ли не со всей семьей.

В жалком свете семилинейной лампы с закопченным стеклом удалось разглядеть переминающихся в темноте около супы с ноги на ногу бекских нукеров.

Неожиданное появление доктора в саду громом поразило бека и его слуг. Они попятились и исчезли в густых, черных тенях.

А Кагарбек воспринял появление доктора как знамение. Он был суеверен и глубоко верил во всякое «джадугари» — колдовство, волшебство. Доктора еще в Тилляу он считал немного колдуном. А тут вдруг заныл глаз и напомнил Кагарбеку, что Иван-хаким — его исцелитель и благодетель.

И ему стало совсем плохо.

К изумлению и доктора, и особенно Сергея Карловича, этот огромный чернобородый мужчина вдруг повалился в ноги Ивану Петровичу и закричал:

— Извините! Виноват я! Не обрушивайте на меня кару! Господь указал мне отныне праведный путь. Извините! Мы замыслили злое… Каемся…

Годы жизни в Туркестане многому научили доктора.

То, на что любой европеец и не обратил бы внимания или просто принял бы за какие-то, пусть вычурные, проявления восточного этикета или того же гостеприимства, сразу же стало ясным и понятным.

Холодок опасности проник в сердце.

Доктор понял, что допустил ошибку, поехав ночью по беспокойной Гиссарской долине и тем более вздумав искать пристанище в бекской курганче, доме Кагарбека. А ведь в Тилляу они жили соседями, и Кагарбек вел себя добрым соседом. И Ивану Петровичу невольно вспомнилось, как во время ливня Кагарбек не только усердно собирал по всему кишлаку на хашар народ, но и сам лазил на крышу, не протекает ли еще она.

Решительно и поудобней усевшись на курпаче, доктор взялся за ручку чайника.

— Э, да он совсем остыл.

И слова эти, произнесенные будничным тоном, сразу привели Кагарбека в себя. Он лихорадочно принялся отдавать распоряжения, вопя на весь сонный сад.

— Чаю! Дастархан! Быстро! Спите, что ли?

— Ну-с! — повернулся доктор к Сергею Карловичу, все еще не совсем пришедшему в себя. — Как вам, милостивый государь, господин концессионер, здесь нравится? Не правда ли, чудесный парк у господина бека?

— Гот мит унс! — наконец с трудом