Затерянный мир - Юрий Валерьевич Литвин Страница 39

– А кто же ты?

Семенко воздуха в грудь цыплячью по-больше набрал и отвечает важно:

– Я, между прочим, дедушка русской авиации!

Байзель аж смехом подавился от такого заявления:

– Кто?

Костя чувствует, что не то чего-то ляпнул:

– Дедушка… Я. Ихы-хыыы!

– Ну,а я тогда бабушка!!! – заорал Байзель,– Сука!

И стал срывать с Семенко погоны.

– Ну Байзель, ну не срывайзель с меня погонзель! Ихы-хии!!! Я кров проливал…

– Ты кров проливал? Ты? Скотина! – Байзель замахнулся на Костю локтем, он был сильно взбешен,– Это я тебе сейчас кров пролью!

– Ну неееет!!! Ну не надо мне кров проливать! Я присягу давал!

Якорь, видя такое дело, потихонечку вышел из комнаты и прикрыл за собой дверь. И вовремя, так как наставник разошелся не на шутку.

– Присягу ты принимал? Присягу? Ничего сейчас другую присягу примешь! Мне! А-ну повторяй за мной, скотина! Я, Семенко, душара и салабон…

– Ну не салабон я,– простонал Семенко, размазывая слезы по «мужественному» лицу.

– Салабон!

Костя заныл:

– Я, Семенко, душара и салабон…

– Клянусь служить Байзелю!

– Ой, ну Байзель! Ну не ругайзель меня! Ой, холосо! Клянусь Байзелю…

– Служить!

– Служить…

– Как завещал великий Ленин!

– Как Ильич заверещал…

– Как учит коммунистическая партия!

– Как кому чучит партия… Ой не бей меня, Байзель!

– Убью, ссуку!

– Убью суку…

– Чего?! Я тебе дам поддонок, ты кого сукой назвал?

– Аааааа!!!

– Будешь мне служить!

Поддонок завыл и улучив момент, бросился бежать. Байзель погнался было за ним, но зашиб ногу и погоню на этом прекратил. А Семенко добрался до реки и хотел топиться, но потом передумал, разулся, забросил подальше свои дембельские ботинки, подобрал увесистую палку и стреляя в божий свет как в копеечку, помчался в сторону идущего со станции Петра Ивановича Рожка с криком:

– Стой кто идет! Стой стрелять буду!

Петр Иванович испуганно остановился и глядя на жуткую фигурку с палкой на перевес, на всякий случай поднял вверх руки с портфелем и заорал:

– Стреляй сука! В сердце стреляй! – после чего свалился в обморок, ибо денек у него в школе выдался весьма нервный. Накопилось. А Костя засмеялся радостно и дальше побежал, карлика пугать…

ДОМ НА ОКРАИНЕ ТРИПОЛЬЯ

Инициатором открытия сумасшедшего дома в Триполье был председатель колхоза Иван Иванович Надхлебный. Он мотивировал это указаниями сверху, игнорировав предостерегающую инструкцию местного депутата Пасенкова, сказавшего: « Но помни!» и угрожающе поднявшего указательный палец.

Надхлебный был человечище деятельный, и уж если вожжа попадала ему под хвост, то никакие пальцы его остановить не могли. Под сумасшедший дом были немедленно переоборудованы бывшие конюшни, и несмотря на то, что где-то что-то постоянно подтекало и валилось, здание было сдано в кратчайшие сроки. Помимо некоторого вполне естественного денежного навара, осевшего в карманах у председателя, был он весьма обеспокоен настроениями некоторой части трипольского населения, частенько критиковавшего бурную деятельность вышеуказанного председателя. А это отчасти мешало его продвижению по служебной лестнице.

Вот с ними-то Иван Иванович и решил расправиться решительно и беспощадно. Прежде всего, он выписал из Города, бывшего зубного техника Версальского, срочно переквалифицированного во врача по всяческим душевным болезням, доктора Борменталя, потомственного медика, несколько невменяемого и страдающего депрессиями, но имеющего немалый опыт ветеринарной практики. Говаривали, что он в свое время, как и его знаменитый дедушка проводили дебильные опыты по превращению человека в собаку и наоборот, но документальных свидетельств этому не было. Третьим был садист Абрикосов, хмурый немногословный мужчина пиратской наружности, имевший опыт по превращению человека в скотину обыкновенную. Он был принят на должность старшего санитара. Нянечек набрали из числа престарелых родственниц самого Надхлебного, благо их зарплата не уступала зарплате врачей и выплачивалась лично Иваном Ивановичем из специального фонда. Санитаров набрали из местных. А вот возглавил это учреждение местный специалист доктор Спиннинг Адам Израилевич, автор выдающегося труда по психиатрии, получившего громкое название «Импотенция у собак и котов». В свое время наделавшего немалый шум в известных кругах, в результате чего Спиннинг и оказался в Триполье на пенсии.

15 июля в больницу был привезен первый больной…

…Он кричал так, словно уже наступил конец света, он орал так словно ему наступили на ногу 15 Тритонов одновременно, он вопил так, словно ему рвали все 32 зуба сразу. Словом, очень громко. Санитары с трудом волокли его по коридору, тихо матерясь сквозь зубы. Дико орущего человека звали Шульц. Он был щупл и белокур, но чрезвычайно ловок, и если бы не смирительная рубаха, то неизвестно, чем бы закончилась эта схватка. Взяли его по алкоголке. Он имел дурацкую привычку дико верещать по утрам, и неизвестный анонимщик, накатавший на беспокойного соседа бумагу куда следует, требовал немедленно принять меры и лечить Шульца трудотерапией. На вызов откликнулись быстро, вкололи положенное количество медикаментов, но к удивлению врачей должного эффекта это не дало. По прибытию в больницу Шульц восемь часов разрывался от крика, ни на что не реагируя, а потом вдруг резко уснул, и уже не слышал, как большой фургон, с надписью «Хлеб» и карликовской припиской «атравленый», привез новую партию больных. Это случилось заполночь 16 июля.

Постепенно больница наполнялась идиотами. Разные они были, самые разные. Доктор Спиннинг тридцать три раза писал список, но постоянно сбивался, рыдал и кусал ногти. Наконец, список был написан и тут машина с «атравленым» хлебом привезла еще партию. Доктор в сердцах разбил себе голову об угол камина , сам ее перебинтовал и ушел встречать больных.

Работал он всю ночь, пока последний псих не был помещен в палату, а когда он сделал и это, то лично привязав больного к койке, не раздеваясь лег рядом и крепко уснул.

Санитар Мишаня с помощью тети Рифы унесли доктора в кабинет. Последним больным оказался местный учитель рисования Петр Иванович Рожок.

Проснулся Петр Иванович оттого, что солнце било ему по глазам. Когда удалось их открыть, то он тут же увидел здоровенного барыгу, по прозвищу Тритон, дико оравшего:

– Я Солнце! Я Солнце! – и уже занесшего кулак для новой атаки.

– Я Рожок! – завопил Петр Иванович и рванулся от кулака, но обнаружил, что крепко привязан к койке.

– Я Солнце! – опять заорал Тритон и занес второй кулак, как вдруг из угла палаты с криком: « Абырвалг!» выскочил незнакомый учителю рисования мужик и укусил Тритона за ляжку. Тот завыл и припустил бегом, но наглый мужик не отставал, волочась вслед за барыгой и урча почище пограничного пса Алого.

– Товарищи! – закричал кто-то из другого угла палаты, подражая картавому голосу незабвенного вождя, и Петр Иванович узнал Ильича,– Ленин жил! Ленин жив! Ленин будет жид!

– Заткнись, сука,– негромко посоветовал алкоголику суровый Скляренко,– и без тебя тошно!

Ильич заткнулся, надвинув кепку на глаза, со словами:

– А меня здесь нет!

Зато подал голос, молчавший доселе карлик Буцефал:

– Братишки! – заорал карлик, укутанный в простыню наподобие римского сенатора, ростом метр двадцать,– бей жидов, спасай Триполье!

Скляренко тут же подскочил к сидящему у окна на табурете Рабиновичу и