Затерянный мир - Юрий Валерьевич Литвин Страница 40

– А ты случайно не жид? – спросил карлик подходя к Петру Ивановичу.

– Нет, я Рожок! – заволновался тот.

– Жидок ты, а не Рожок,– завопил Буцефал, – Скляренко бижы сюды, москаля впиймалы!

Карлик был слабоват в национальных вопросах, но балаган устраивать любил, и голосок у него был отвратительно пронзительный.

Тут открылась дверь и в палату вошли Спиннинг, Борменталь, Абрикосов и лично товарищ Надхлебный. Спиннинг был очень взволнован, он с порога дал хорошего леще карлику и заорал:

– Всем молчать! Покалечу!

Во дворе во всю фырчал фургон.

«Видимо еще привезли»,– успел подумать Петр Иванович и потерял сознание, потому что испугавшийся Тритон с криком: «За тучку!» всемя своими тремя тоннами рухнул прямо на учителя рисования.

Когда Петр Иванович снова открыл глаза, то увидел как доктор Спиннинг, что-то негромко рассказывает Надхлебному, а тот хмуро слушает, изредка кивая головой. Больные к тому времени успокоились, и Петр Иванович прислушался.

– 

Вот тут у нас человек, который возомнил себя вождем революции Владимиром Ильичем Лениным,– монотонно вещал Спиннинг,– паспортные данные отсутствуют…

Ильич в это время открыл лицо, сдвинув кепку на затылок, и строго произнес:

– Мы пойдем другим путем.

Спиннинг поморщился и ткнул авторучкой на Сяна:

– А вот и товарищ Сталин.

Старый армянин, покуривая воображаемую трубку, произнес:

– Вас нэправильно проинформировалы, товарищ доктор. Ви будэтэ расстрэляны не завтра, а сегодня… Товарищ Берия приведите приговор в исполнение.

Берия тут же накинул простыню на Спиннинга и стал тыкать в него пальцем, приговаривая:

–Пиф-паф, сука, пиф-паф. Не хочешь в москалив гратись?

Для большего сходства карлик сорвал со Спиннинга пенсне и надел на нос. И тут произошло неожиданное. Спиннинг вдруг упал на колени и щуря подслеповатые глазки, завопил:

– Не вели казнить Лаврентий Палыч! Не виновен я! Все председатель попутал, в рот ему потные ноги!

– Абырвалг! – закричал похожий на собаку больной, а Борменталь сделал неудачную попытку с криком выскочить в коридор. Надхлебный задохнулся от возмущения, но молчал, тупо взирая на происходящее.

– Скажите это вкусно? – Спиннинг сунул ложку белого порошка в рот Борменталю. Глаза его блестели непонятным задором.

Борменталь судорожно сглотнул и прохрипев: «Весьма», рухнул на пол. Абрикосов крикнул:

– Эй! – и два молчаливых санитара уволокли доктора. Надхлебный плюнул и сделал попытку выйти.

– Вяжи его! – неожиданно для самого себя закричал Петр Иванович.

– Вяжи! – поддержал Лаврентий Палыч Карлик, и толпа психов накинулась на председателя, причем Спиннинг принимал в этом самое активное участие. Тритон обнял человек пять и забился в безудержном канкане. Абрикосов, видя такое дело, незаметно выскользнул вслед за коллегами, да еще и двери прикрыл.

Минут через пять Надхлебному удалось вырваться. Он помчался по коридору шумно дыша, его костюм был порван в нескольких местах, а на месте пуговиц остались только воспоминания. За ним диной вереницей бежало штук сорок оскаленных и озлобленных мужчин в больничной одежде во главе с Тритоном. Еще столько же примерно дико орало в палатах, привязанные к койкам, и сопровождали этот забег душераздирающими воплями. Версальский, только-только приведший в порядок картотеку, моментально сообразил в чем дело и заперся на ключ.

Надхлебного настигали, он сделал рывок, и когда до заветной двери на улицу оставалось каких-нибудь три прыжка, под ноги ему подвернулась нянечка тетя Рифа с чьей-то уткой. Недолго думая, Надхлебный схватил ее в охапку, и с разгону выбив двери, вывалился на крыльцо.

А во дворе стоял зеленый «уазик». А рядом с «уазиком» заместитель первого секретаря райкома Чуйко, в сером двубортном костюме и с широченным галстуком поверх пиджака. А рядом с ним еще несколько не столь солидных фигур из свиты.

Надхлебный проехался на истошно визжащей старушке, аккурат, до самых лаковых туфель начальника и замер недвижим. Чуйко брезгливо посмотрел сначала на него, потом на столпившихся в дверях психов, отчего-то застывших под его пристальным взглядом и набрал в легкие воздух.

Карлик ковырялся в носу, на котором чудом удерживалось спиннинговское пенсне, Сян прикуривал свою воображаемую трубку, а в подвале одиноко орал Шульц. Молчание первым нарушил «Сталин»:

– Нэпорядок, товарищ Мандельштам, я совэтую вас повэсить. Остальным разойтись!

– Еще парочку! – крикнул собакоподобный и укусил за лапу сторожевую собаку Тушкана, которая подвернулась под руку. Тушкан завыл и бросился на комиссию.

Чуйко, наконец набравший в легкие воздух, резко выдохнул его и как-то совсем несолидно прыгнул в «уазик» и бросив Надхлебному:

– Вы за это поплатитесь! – крикнул шоферу по-гагарински,– Поехали!

Психи разбрелись по домам. Привязанные к кроватям тоже расползлись, некоторые вместе с кроватями. А че? Вещь в хозяйстве нужная. Персонал разбежался. Последним уходил Версальский, ночью, на третий день, зачем-то переодевшись в женское платье, хотя никто преследовать его не собирался. На этом Дом на окраине Триполья практически прекратил свое существование. Тетя Рифа уехала к внукам в Израиль. Жизнь вошла в свою колею.

Лишь через месяц жители Триполья случайно обнаружили странную ограду из колючей проволоки, кольцом охватывавшую поселок. В нескольких местах на столбиках были прибиты аккуратные плакаты, гласившие:

ЗОНА ПСИХИЧЕСКОЙ ОПАСНОСТИ!

ПОСТОРОННИМ ВХОД СТРОГО ВОСПРЕЩЕН!

ЧУЙКО

А карлик по-обыкновению приписал на одном:

МЕСТОВ НЕТ Карлык

ЕЛКИ-ПАЛКИ

Костя Семенко с удовольствием раскачивался на купленном Байзелем в комиссионке кресле-качалке и заунывно напевал:

Елки-палки, елки-палки

Елки-палочки мои…

Слова он придумал, очевидно сам, а музыку бессовестно содрал у народа, певшего на тот же мотив «Стеньку Разина». Суровый наставник Байзель хмуро слушал завывания воспитанника, пока хватало сил, но наконец, сообщил:

– Если ты, зараза, ныть не перестанешь, я тебя убью, так и знай.

– Ихы-хы,– немедленно откликнулась зараза,– ну посему ты меня убьешь? Посему? Я же, Байзель, не прошу у тебя сто рублей. Я даже пятьдесят не прошу, но у всех елка есть, а у меня нету.

Байзель застонал.

– Костя, я ж говорил, двадцать пять рублей за елку просят. Двадцать пять! Есть они у тебя?

– Нету,– отвечал Костя,– но у тебя же есть.

– Ах, ты ж тварь! – возмутился наставник,– Это я сейчас двадцать пять за елку выложу, а жрать потом что будем?

– Ну Байзель! Ну у нас же еще целых четыре котлеты осталось в холодильнике, я смотрел. И курочка…

– Курочка! Сам жри эту курочку. Она поди завонялась давно. Вся.

– Ну не вся, ну Байзель! Только лапки немножко и животик, а так она хорошая. Давай ее кушать! И елочку купим потом…

– Костя! Нету у меня денег на твои дурацкие удовольствия! Я не депутат какой-нибудь, как Пасенков, и не барыга вроде сам знаешь кого… Давай я тебе лучше лимон куплю.

–Ихи-хии… Не надо мне никакой лимон,– заплакал Костя,– я елку хочу, и курочки…

– Выкину я ее, эту курочку вонючую. Какого черта ты ее под дождем неделю держал?

– Так ведь холодно было!

– Холодно? Дождина шел, а ты ее за форточку в авоське! Можно так делать?

– Нееет!

– Вот и выкинь ее теперь.

– Жалко…

– Кого тебе жалко, придурок