Игорь Сапожков - Перегон Страница 4

Зэков действительно очень плохо кормили. Нормы сами по себе были маленькими, качество продуктов самым низким к тому же и вохра подворовывала. Время от времени по разным причинам случались перебои с подвозкой продовольствия. Тогда зэков кормили солдатским пайком из расчёта один паёк на троих заключённых. От голода конечно не умирали, но обстановка в этапе была накалена.

— Будешь людей будоражить, спустим в дизель, — ответил ему прибежавший на шум, старший наряда прапорщик Кривошей.

— Где здесь люди, прапор? Это же скелеты ходячие… Мумии, понимаешь? И не пугай меня кичей дизельной, я там пол срока смотал… Всех закроете там, что ли?

— Ты, злыдень добалакаешся, — Кривошей был родом с Западной Украины и когда нервничал переходил на родной язык, — и не такых крутылы…

Дизелем называли маленькую, два на три метра комнатку, расположенную сразу за двигателям. Раньше этобыл шкаф для инструментов и запасных частей, теперь его приспособили под штрафной изолятор. Здесь «перевоспитывали» особо провинившихся зэков. Находиться в нём было невыносимо, буквально с первой минуты. Кроме того, что изолятор насквозь пропах соляркой, оглушающий грохот работающих дизелей превращал наказание в настоящую пытку. Отсидевших в «дизеле» заключённых, прямо отсюда переводили в больничный отсек, после «перевоспитания» они ещё несколько дней задыхались и ничего не слышали. Ходили слухи, что один заключённый не выдержав мучений, сошёл с ума и сам себе перегрыз вены.

— Тёса, — позвал зэка Саша, — иди сюда… И Тарана свистни, и Фишера…

Когда этапники подошли к Сашиным нарам, он достал небольшой газетный свёрток, который ему дал Мамонт. Уговаривать никого не пришлось, через три минуты кусок сала, крупная луковица и пол буханки, пахнувшего смолой хлеба, исчезли в недрах пустых арестантских желудков. Зэки закурили, Марик Фишер развернул мятые «Известия» месячной давности:

— Пацаны, узнаёте? — он неожиданно оживился и повернул газетную страницу с фотографией, сидящим напротив зекам, — Это же Бриня… Ну, видите?

— Какой ещё Бриня? — удивился Тёса, — ты почитай, что там пишут-то…

— Да я прочитал уже, пишут умер Юл Бринер, а дальше не разберу, всё жирное от сала… — Марик поднёс газету ближе к глазам и прищурился, — да это точно Бриню мочканули… Ещё тот был штымп, одесский хапуга, под галантереей ходил…

— Не понял, — Тёса рассматривл фотографию, — с каких это пор в пролетарских газетах, некрологи барыгам печатают?

— А я знаю? Но это в натуре Юлик Бриня, я такой череп ни с чем не спутаю, он так отсвечивал, что вся Одесса знала, когда Юлик выходил от цирюльника…

Пацаны притихли разглядывая затёртую фотографию.

— А ты почему не ел, Саня, — безразлично спросил Таран, туша окурок в консервной банке.

— Не знаю… Не идёт что-то…

Колёса монотонно барабанили о неплотно подогнанные стыки рельс. За окном лежала не подающая признаков жизни голая холодная земля. На заиндевевших столбах, дрожали покрытые ранним инеем провода. Тонкие полосы света от фонарей пробегали по спящим зэкам, по стенам и полу. Жалостливо поскрипывали дубовые нары. «Перегон» двигался мягко и плавно, будто укачивая пассажиров. У узкого окна, нарушая устав караульной службы, курил солдат. В надежде отвлечься от мрачных мыслей, он смотрел в чёрное небо. Но в стекле, как в зеркале, лишь отражались внутренности вагона — бритые головы заключённых на серых подушках, рифлёная арматура решётки, беспокойный огонь керосинки под потолком.

В своём вагоне женщины, как могли создавали уют. Может этобыли натянутые под потолком верёвки для сушки белья, на которых мелкими рыбёшками висели деревянные прищепки, а может приклеенные к стенам, невесть какими путями попавшие в этап, пожухлые журнальные страницы идолов советской эстрады — уверенного в себе красавца Дина Рида и похожего на голодного пуделя Валерия Леоньтьева. Кроме того вместо нар, здесь стояли прикрученные к полу двухярусные кровати с панцирными сетками покрытые худыми полосатыми матрацами, а стены были почему-то выкрашенные в голубой цвет. Гармонию уюта нарушал приклеенный к стене в проходе для охраны, засиженный мухами плакат: оскалившийся пиратский череп и диагональная надпись «Берегись Сифилиса».

Смотрящей женского этапа, была жилистая зэчка по кличке Дядя Гриша, с птичьими глазами в роговых очках, но твёрдым, как затвор ТТ взглядом. Дядя Гриша лежала на кровати и безразлично смотрела через маленькую дырочку в обшивке вагона, на пролетавшую мимо неё, вольную жизнь. Её тихо окликнули, она неспешно повернулась. Отрядная шестёрка Ириска нашептала ей в ухо, что явился зэк с гревом от Мамонта. Пока смотрящая шарила ногами под нарами в поисках тапочек, Ириска успела ей поведать, что это тот самый зэк по наколке которого, вор наводил мосты на Журавлёву с третьего отряда.

Ириска подвела зэка к смотрящей и тихо исчезла. Саша поставил на тумбочку большой ящик.

— Здорова живёшь дорогой человек… — на удивление мягким голосом, проговорила Дядя Гриша и указала рукой на табурет, — вот здесь присядь…

Саша поздоровался и сел, а она тем временем открыла ящик и поочерёдно доставала оттуда свёрток за свёртком, разворачивала, нюхала, от удовольствия цокала языком.

— Ай да Мамонт, вот что значит правильный вор…

Когда в ящике ничего не осталось, она крикнула в глубину вагона:

— Райка, сюда иди…

Из темноты вынырнула худая женская фигура.

— Ой, — увидев Сашу, женщина улыбнулась и пригладила ладонями короткие, непослушные волосы, — я Раиса Кандаковская-Герц, надеюсь вам о чём-то говорит моё имя!

Зэк отрицательно покачал головой.

— Хм… Странно… Я ведь дама известная, меня многие знают.

— Извините, — Саша развёл руками, — не приходилось…

— И всё-таки я думаю вы обо мне слышали!

— Райка, у тебя от холода мозги буксуют, — вмешалась смотрящая, — где он мог о тебе слышать? На перегонах да пересылках? Ты же аферистка в третьем поколении… Тоже мне, дама…

— Дядя Гриша, зачем ты так? — Раиса обиженно поджала губы, — все знают, что я потомственная артистка…

— Артистка! — смотрящая, чуть повысила голос, — да твои предки кидалы с Рижского Вокзала!

— Меня между прочим, собирался снимать в кино сам Пьер Безухов.

— Прокурору это задвинешь… Давай лучше неси всё, что мы приготовили… Тоже мне, артистка…

Райка ушла обиженно поджав губы и вскоре вернулась неся перед собой тюк. Она без слов швырнула его на нары смотрящей, театрально развернулась, бросила на Сашу томный взгляд и виляя худыми бёдрами медленно исчезла в проходе между ярусами.