Виктор Смирнов - Искатель. 1967. Выпуск №4 Страница 40

Пронизанный лучами лес представлялся бесконечным и спокойным, будто нигде на земле не слышалось ничего, кроме его сонного дыхания под ветровыми накатами, будто не вчера утром на одной из дорог, проходящих через этот лес, погибли, прикрывая отход Федора и Николаева, пятеро разведчиков. Проходя ночью меж деревьями, Федор неожиданно для себя отметил, что в лесу растут дубы, много лип, кое-где темными пятнами выделяется ельник, а ближе к болоту поднимаются залитые светом березы.

Глядя на ухоженный, чистый, великолепный лес, сказочный под серебряным лунным светом, он думал о каком-то диком, противоестественном противоречии, когда люди — вот немцы, — понимающие и любящие красоту природы, вкладывающие в улучшение этой красоты бездну труда, в то же время готовы истребить ее… Как они ослепленно поверили, будто уничтожение красоты земли в других странах пройдет для них безнаказанно. И вот теперь их край рвут и кромсают снаряды и бомбы, и, наверное, от этого леса останутся лишь щепки. Это та железная необходимость войны, когда человеческое чувство любви словно становится ниже этой временной, но страшной неизбежности уничтожения ради жизни и мира, ради той же любви, потому что иначе не останется на планете разумного и прекрасного.

Мысли эти ощущались Федором как необычные. Он был далек от прошлой жизни, подобной той, какая была у Королева, с его пчелами, у Семена Петровича, влюбленного в золотых рыбок. И существовали у других людей еще более глубокие интересы, о которых Федор только догадывался. Королев до войны был пасечником. А кем был «тройной» Иван? Русских? Глыба? Они говорили об этом, но Федор не считал это достойным внимания. У него-то ничего подобного не было, не было того, что называют прошлым. Он из детства словно провалился в войну. Страшные первые впечатления от нее не разделили его жизнь надвое, как было у многих, а просто его жизнь началась именно с войны, будто прежде ничего и не существовало, кроме отрывочных воспоминаний.

Думы эти натолкнули Федора на не осознанную еще им до конца идею, что без прошлого нет будущего. И что у него не существовало своего будущего до той поры, пока он не увидел по-настоящему лес и не полюбил его. Раньше он никогда бы не задумался о судьбе леса, а теперь она волновала его. И этот лес стал для Федора не просто скопищем деревьев, мало пригодным для ведения боя или разведки. Нет. Лес воспринимался им как нечто большее — как красота земли, которая, подобно любой красоте, не могла оставаться равнодушной к делам людей, не могла быть и служить только одному человеку или одному народу. В таком случае она вступала в противоречие со всем остальным прекрасным на планете.

Федор удивился огромности восприятия им величия леса, необыкновенности своих мыслей и в то же время досадной смутности собственного понимания того, что он осмысливал.

И уж совсем неожиданно вспомнил, что дорога, у которой погибли товарищи, шла по дубняку и, когда они отползали, ему под руки то и дело попадали желуди.

«Их можно было бы сейчас съесть», — подумал Федор. Проходя по дубняку, он стал приглядываться и нашел несколько прошлогодних желудей, но они оказались гнилыми.

Рассвет застал их на краю болота, неподалеку от того места, где должна начаться тропинка. По закраине топи густо разросся ивняк. Дальше туман густел и купины кустов расплывались в нем.

Тропа уходила в болото где-то в кустах. Теперь предстояло решить окончательно, как им поступать: либо идти через топь тотчас и довериться полностью немецкой карте, либо подождать, когда совсем рассветет, разобраться в обстановке и лишь тогда отправляться в трудный и опасный путь по болоту.

Нужно было с осторожностью и ясностью оценить обстановку.

— Николаев! — тихо позвал Федор.

— Слушаю, товарищ сержант.

— Садись-ка. Ты веришь карте?

— Полковничьей?

Значит, Николаев думал так же. Оставалось проверить дальнейший ход мыслей товарища.

— Если вот, к примеру, о долговременный сооружениях речь — то верю. Инженерные всякие хитрости и ловушки, система огня, расположение дотов, дзотов, блиндажей, траншей — это верно так, что можно и не проверять. А по мелочи… Вроде тропы. Тут почешешь в затылке.

— Вот и я думаю, что почесать следует, — охотно отозвался Федор. Здорово, если двое в разведке думают одинаково. Значит, так оно и есть. — Не верится мне, будто эта тропа, оставленная для вражеских разведчиков, была минирована. Тут что-то не так. Быть не может, чтобы они каждый раз, проходя, снимали мины, а потом обратно ставили. Риск большой.

— Ночью, да в тумане и опытный проводник-сапер запросто ошибется. По-моему, товарищ сержант, дело тут не так обстоит.

— А как же? — спросил Федор, заранее предположив, что фашисты некоторое время назад сняли мины. Им тоже необходимы сведения о наших боевых порядках.

— Сняли теперь фрицы мины. Проходы раньше были заминированы.

— Ну… — поторопил Федор Николаева.

— А теперь там посты. Может, один-два пулемета.

— И я так думаю, — с облегчением сказал Федор.

— Однако, товарищ сержант, тут полегче, пожалуй, пройти, чем старой дорогой.

— Может быть, может быть… А коли фрицы догадались о пропаже карты, о том, что кто-то ее утащил? Что они подумают? — размышлял Федор.

Николаев долго молчал. В сером рассвете его маленькое, как-то совсем непримечательное личико показалось Федору давным-давно знакомым, только он никак не мог припомнить, откуда пришло это навязчивое воспоминание.

— На ихнем месте, — неторопливо выговорил Николаев, — я понадеялся бы, что кто-то поверит в минирование единственной тропы, пригодной для выхода разведки… Коль верить карте — то во всем. А, буде не поверят, то две засады с пулеметами воспретят продвижение хоть батальона. Место-то открытое!

— То-то и оно… — подтвердил Федор. — Поэтому надо выйти на тропу теперь…

Они внимательно осмотрели квадрат полковничьей карты. Еще раз проверили ориентиры, по которым можно было выйти на тропу. Условные обозначения оказались приблизительными, но створ тропы отмечен березой и двумя елями.

— Больше ничего не выудишь, — вздохнул Федор. — Я немецкий в школе за обузу считал. А теперь вертись…

— Авось выберемся… — философски заметил Николаев. — Вон береза.

Глянув на своего товарища, которого при первой же встрече он отнес к типу счастливчиков, Федор вспомнил, что Николаев похож на лесовичка. О таких ему рассказывали сказки в детстве, воспоминания о котором казались давно-давно сглаженными.

Они прошли к кустам, часто останавливаясь и подолгу прислушиваясь. Кругом стояла тягучая влажная тишина. Изредка из-под ног вспрыгивали лягушки и тяжело шлепали по грязи. Выйдя к березе, разведчики различили в тумане две ели, меж которыми пролегала тропа. Верхушки елей поднимались из белесой пелены.