Александр Мартынов - В заповедной глуши Страница 46

Михал Святославич поднял спокойные глаза:

— Давайте-ка вон туда присядем, отдохнём и поедим, — он указал на сплетение древесных стволов за ближними деревьями.

Все трое устроились на удобных изгибах и какое-то время действительно с удовольствием перекусывали. Наконец Михал Святославич положил кусок хлеба на упавший трухлявый ствол и повёл вокруг рукой:

— Посмотрите, какое дикое разнообразие… — мальчишки оглянулись, жуя, и уважительно закивали. — Буквально чудовищное. Десятки тысяч птиц, растений, насекомых и животных. Вам не кажется странным, что при таком разнообразии жизни разумом наделён лишь один вид?

— А что тут странного? — удивился Витька. Но Валька возразил:

— Нет, это правда странно… Я читал книжку одну… фантастика, конечно… «Чёрная кровь». Так вот там написано, что на самом деле в далёком прошлом разумных видов было много. Просто люди оказались самыми организованными и воинственными, и остальных они просто того — вырезали потихоньку.

— Да ну, — Витька отмахнулся. — Фантастика она и есть фантастика.

— Фантастика-то фантастика, — тихо сказал Михал Святославич, — да вот только люди не могут выдумать того, чего не видели. Хрестоматийный пример: никто не додумался до кенгуру, пока не увидел их воочию. Так что разговоры о том, что леший, мол, есть смесь эха с замшелым пеньком плюс страх человека перед природой — это есть смесь научной лености с тормознутостью плюс инертное мышление.

— Только не говорите, что сами видели лешего, — предупредил Витька, — всё равно не поверю.

— Извините, но я тоже, — решительно сказал Валька. — Я всё-таки в лесах бывал нередко и ни разу ничего такого не наблюдал. Может, когда-то так и было — были разные существа, я не возражаю… — Витька недоверчиво фыркнул, Валька толкнул его ногой, — …но сейчас?

— Ты не читал «Олесю» Куприна? — спросил Михал Святославич. Валька покачал головой:

— Я у Куприна только «Кадетов» читал.

— А вот со мной был случай… — Михал Святославич устроился удобнее. — Мы тогда были в одной экзотической стране с миссией взаимопомощи и сотрудничества. Надо было нефтепровод взорвать, — мальчишки заржали. — А местные прогрессивные жители настолько своих социально отсталых врагов боялись, что на такое дело их посылать — всё равно что посылать первоклашку в трусах против десятиклассника тоже в трусах, но с топором.

— И называлась страна Намибия[27], — обращаясь к небу, сказал Валька. Михал Святославич неопределённо хмыкунл и продолжал:

— В общем, партия сказала — и спецназ ответил «есть!» Прилетели. Климат мерзейший. Жара. Пауки, — Михал Святославич показал в воздухе футбольный мяч. — Ну, куда мы ходили и что там делали — это рассказывать незачем, но только «навеки умолкли весёлые хлопцы, в живых я остался один.» Бывало у советских людей и так, хотя очень и очень редко, клянусь вам. Везут меня в автомобиле в милой компании — я лежу на полу, укантованный, как посылка, а двое таких амбалов на меня ботинки поставили и соревнуются, кто мне в глаз плевком попадёт. Амбалы, между прочим, чёрные. Заблудшие овечки. На душе скверно. Если у чёрных оставят — то перед смертью я пожалеть успею, что вообще на свет родился. А если к бур… к социально отсталым элементам отправят — то ещё хуже. Потому что про их плен никто ничего толком не знал. Ну так вот. Приезжаем. Гляжу — что-то нервничают мои амбалы. Плевать перестали, ботинки убрали и какие-то амулеты мусолят. Потом выгружать меня стали. Беленькое здание, садик вокруг. Встречает — знаете, как англичан в фильмах про разные там колонии изображают? Высокий, сухощавый, без возраста, от загара весь кирпичный, только что без пробкового шлема, их там белые не носили тогда — дурной тон, хоть и на наших карикатурах обязательно такие шлемы маячили. В фуражке. Без оружия, но и так видно — серьёзный человек. С чёрными моими — вежливо, всё время им «бёданкт, бёданкт» — это «спасибо» на тамошнем языке… Они меня перед ним поставили и как рванули оттуда на этом грузовичке — только пыль вихрем. Этот кадр меня развязал и говорит по-русски: «Не надо делать глупостей, тут вокруг всё равно посёлок и полно людей, которые вас немедленно убьют. Давайте лучше выпьем холодного пива и поговорим.» Совершенно правильно говорит, сразу ясно, что язык чужой. Нас как учили: из плена надо бежать. Любой ценой. Ну я и думаю: «Ладно. Осмотрюсь, а там всё будет ясно. У них точно не останусь.» Пива я тогда не пил, так и сказал. Он не настаивал. Сидим в комнатке, офис, как бы сейчас сказали — типичный офис. На окнах решётки, кстати, а за дверью материализовались двое, я краем глаза успел заметить — уже белые, с автоматами. Кондиционер работает. Этот пиво пьёт, потом называет себя. Командант — это по-нашему майор — ван дер кто-то там. Меня спрашивает, кто я. Я начинаю гнуть легенду — про братскую ГДР, про то, что инженер, строили в Анго… по соседству дамбу, про то, что заблудились, а на нас зверски напали непонятно кто и товарищей моих безвинно покрошили, ну а что мы с оружием были и тоже память по себе оставили — так ведь в Африку кого попало не пошлют… Немецкий я с пяти лет изучал. ГДР знал, как свои пять пальцев. Это сидит, кивает, и мирно говорит: «Ну а как вы смотрите на то, что я сейчас прикажу вас во дворе опустить в бак с соляной кислотой? Сперва по щиколотки, а там посмотрим по вашему поведению и готовности сотрудничать.» Если бы он заорал или что там — я бы подумал, пугаться, или нет. А тут по нему ясно видно: прикажет, и не поморщится, и сам смотреть будет, чтобы, не дай бог, выше не окунули… Отвечаю: «Мне казалось, что у вас немцев любят.» Он кивает и сообщает: «Ну да, очень, но только не паршивцев из красной зоны, если вообще исходить из утверждения, что вы немец. Я, — говорит, — знаете ли, очень таких методов не люблю. Потому что я сам гуманист, а в таких случаях ещё и кричат очень громко, а я потом сплю плохо. Но тут дело обстоит просто: вот три дня назад у нас те, для кого вы там дамбу строили, границу перешли и фермерскую семью — пять человек, из них дети трое — в собственном доме мачете изрубили на куски. Младшую девочку из колыбельки вынуть не удосужились, вместе с ней рубили. Так что я бессонницу переживу уж как-нибудь.» Я про такие фокусы со стороны наших прогрессивных негров и раньше слышал — воевать они боялись, а вот если попадалось что-то такое, что можно исподтишка или беззащитных — они это обожали. Но негры неграми, а долг долгом… — Михал Святославич помолчал, глядя мимо напряжённо слушающих мальчишек, и с горечью добавил: — Я тогда в долг перед Родиной крепко верил… Сижу. Молчу. Думаю: поведут — сразу брошусь на охранников, вдруг получится автомат вырвать. Или пусть застрелят. Он тоже молчит, пиво пьёт. Глаз с меня не сводит, как будто под череп хочет залезть взглядом. Ну а потом вдруг говорит: «Послушайте, а вы не из Полесья?!» Знаете, парни, бывают моменты, когда любая подготовка не помогает. Кроме того, он сам это до такой степени изумлённо сказал, что я прямо обалдел. До этого он говорил по-русски, а я — вроде бы плохо понимаю, но понимаю — ему в ответ по-немецки. А тут взял и ляпнул: «Да…» Сам обмер. Но он даже и не подумал моим ответом воспользоваться. Сидит и смотри на меня, как на призрак. Потом вскочил и заметался. Говорит умоляюще: «Сейчас поедем ко мне домой. Я вас умоляю: не делайте попыток бежать. Я вас лично довезу до границы и отпущу. Сразу, как только побываем у меня. Это дело пяти минут.» Я ничего сказать не успел — он уже что-то охране хрюкнул, они джип подают. Он шофёра выгнал, за руль сел сам, на них наорал. Один что-то там буркнул — он ему в ответ что-то такое изложил, отчего тот сметанного оттенка стал. Я сел. Думал, он меня хоть какими наручниками пристегнёт — ничего подобного. Едем посёлком, как в гости. У меня в голове одно: «Провокация многоходовая. Может, даже «крот» в ГРУ завёлся, иначе как бы он узнал, что я их Полесья?!.» От этих мыслей я аж взмок. Нет, думаю. Теперь мне точно надо любой ценой живым остаться. Приезжаем к нему домой. Пусто. Проводит он меня в кабинет и с ходу начинает. Оказывется, его отец служил в СС. Сам он был чистокровный бур[28], а когда началась Вторая мировая — выехал в Германию, воевать за идею арийской расы… — не смотрите так, ребята, настоящая история той войны — штука сложная и не всегда логичная[29]. И занесли его черти к нам в Белоруссию, в 43-м году. До этого ему везло, а тут его везение кончилось — прихватили его партизаны. Держали в лесной избушке, где жила ветхая бабка, собирались расстрелять, да всё медлили. Он более-менее осмотрелся и бежать хотел. Вообще-то совершенно правильное решение, потому что партизаны его рано или поздно всё равно кокнули бы — зачем он им? Только вдруг эта самая бабка ему и говорит — русский он тогда уже с грехом пополам понимал… Говорит: «Я вижу, ты парень непростой. Расскажи-ка мне свою жизнь.» Ну, то ли так уж предложила, то ли делать ему нечего было, но начал он ей рассказывать — кто, откуда, зачем… А потом спрашивает: «А что значит — непростой парень?» Я самый обычный… А она смеётся: «Ну раз самый обычный, то вот бери, иди, а пращуру своему спасибо скажи, как встретишься. Вот только верни потом, не забудь.» И подаёт мне этот человек вот эту штучку…