Сергей Песецкий - Любовник Большой Медведицы Страница 46

Гремит засов. Двери открываются. Вхожу в сени, затем в зал. И забываю поздороваться с Фелей. Стою у двери и смотрю ей в глаза.

— Пану что-то нужно?

Стою, молчу. Феля всегда говорила мне «ты», а теперь: «пан».

— Что? Да, в общем, ничего, — говорю, наконец.

В ее глазах — недоумение.

— А я думала, стряслось чего. Пан как-то выглядит… — и замолчала, не договорив.

— Я спросить хотел, где Сашка? Его дома нет, наверное?

Посмотрела мне в глаза и выговорила медленно:

— Та-ак, пан, значит, думал?..

Чувствую, краснею, и все сильней. И никак это не побороть. А в ее глазах — смех.

— Значит, пан Владко, — сказала тихо, почти с нежностью, — пришел про Сашку спросить, так?

— Так.

— А мною пан вовсе не интересуется?

— Ну отчего же, тоже интересуюсь.

— Мною тоже, значит?

Глаза ее смеются. А мне так горячо, так жарко. Зачем я только сюда влез? Да я же посмешище для нее! Но все же говорю, непонятно зачем, тоже с «панной»:

— Да, панной тоже… Панна ведь говорила мне когда-то… в воскресенье… чтоб пришел когда-нибудь…

— Я слушаю пана внимательно.

— Чтоб приходил.

— Ага! Да, помню. И пан Владко нашел свободное время и пришел.

— Именно.

— Пришел меня проведать.

— Именно.

— Ночью.

— …Так.

— А для настроения пан Владко слегка выпил, так?

«Издевается», — думаю. Начинает во мне злость подниматься. Прямо прижала меня вопросами к стенке!

— Я всегда выпиваю! И что с того?

— Конечно! Пане Владзю — хлопец фартовый!

Хотел сказать, но Феля ладонью двинула — молчи, мол — и говорит:

— А может, пан Владзю всегда так: сперва выпьет, а потом к знакомым девушкам идет?

Вдруг чувствую: не могу себя сдержать. Хочу удержаться, смолчать, но не могу. И говорю, все запальчивее:

— А что, пане Феле так уж хочется знать, куда я по ночам хожу? Мне все равно, где панна Феля ходит, подвыпивши. И хлопцев ее не считаю!

— Да? — Феля подбоченивается. — Вот и хорошо! Очень хорошо!

— Спасибо за признание! А что панну Фелицию побеспокоил, так прошу прощения!

— Пожалуйста!

— Панна меня перебивает?

— Да уж извините.

— Пожалуйста!.. Я очень извиняюсь и обещаю панну Фелицию больше не беспокоить своей компанией.

— Это как пану захочется.

Смотрю на ее лицо: холодное, спокойное, мертвое почти. Удивительно. Вдруг замечаю на лбу ее длинную алую морщину. Только что ведь ее не было! «Что ж она мне напоминает?.. Ага, точно такая же есть у Сашки!»

— Доброй ночи панне!

— Доброй ночи пану!

Разворачиваюсь и уверенным скорым шагом покидаю помещение. А на дворе останавливаюсь. Горечь заливает мне душу. Зачем я говорил это все? Зачем? Она сперва в таком хорошем была настроении! Никогда не видел у нее таких веселых, игривых глаз! Ведь шутила же! А я оскорбился. Ну зачем, зачем? И что теперь делать? Идти просить прощения? Нет. Невозможно! Никогда такого не сделаю, никогда!

Смотрю в окна. Вижу, как она идет по комнате, на окна падает ее тень. Слышу, как отворяются двери в сени. Потом — по сердцу мне скрежещет засов. В избе делается темно.

Медленно обхожу дом. Сердце колотится в груди. Подкрадываюсь под окно, то самое. Снова смотрю сквозь щель между занавеской и подоконником.

Феля сидит за столом. Ладонью левой руки прижимает раскрытую книгу, правой рукой, стиснутой в кулак, бьет по столу. Лицо хмурое, глаза невеселые. Долго такое длится. Наконец, начинает читать… Вдруг захлопывает книжку, упирается локтями в подлокотники, ладони — на столе.

Смотрю в лицо ее, в глаза, и так мне жалко! Губы кусаю. Вдруг взгляд ее замирает. Неужели заметила? Но как же, из светлой комнаты в темноту? А может, взгляд ощутила?

Вижу: на лбу снова длинная алая морщина, а в глазах появляется хищное, злое выражение. Мне хочется отпрянуть — но стою. И вдруг Феля резко отдергивает занавеску! Но я мгновенно отклоняюсь в бок, в тень дома, отхожу тихонько. Отхожу на несколько шагов в глубь огорода, потом подхожу к изгороди, сажусь на траву.

Окно открывается. Вижу в светлом его прямоугольнике, как в раме, силуэт дивчины. Она наклоняется, старается что-то разглядеть в темноте. Прислушивается. Я долго не двигаюсь с места.

Потом окно закрывается, лампа гаснет.

Я встаю. Долго стою неподвижно. Месяц карабкается по небу. Ныряет торопливо в тучи, выбирается. Звезды смотрят выразительно и спокойно. И Большая Колесница без устали мчится на запад.

Перелез я через изгородь и пошел узким проулком. Ночь была светлая. Прохожих — ни одного. Когда подошел к Минской улице, заметил группку идущих навстречу людей. Разговаривали громко, смеялись. Пьяные. Когда подошел ближе, узнал голос Альфреда. Хотел отойти, но понял, что меня заметили, и пошел вперед.

Приблизившись, узнал: трое Алинчуков — Альфред, Альфонс и Альбин. До комплекта не хватало Адольфа и Амброзия.

За несколько шагов от них свернул, чтобы обойти. Они тоже свернули, чтобы дорогу мне загородить. Тогда я пошел вправо. И они пошли вправо. Альфред, покачиваясь, захихикал:

— А! Взяли фраерка! Это ж Фелин, — и тут он добавил парочку похабностей.

Чувствую: кровь мне в лицо бросилась, но не отвечаю, хочу обойти их. Но Альфонс подставил мне ногу, Альфред заскочил спереди.

— Чего хочешь? — спрашиваю у него.

— Морду тебе размять, жлоб!

— Чего с ним трепаться? Бей его! — заорал Альфонс, замахиваясь.

А я его тут же ногой в живот! Альфонс екнул и сел, скрючившись. Кинулись Альфред с Альбином. Сбили с ног. Тогда я выдернул из кармана револьвер, чью ручку уже давно держал в ладони. Альфред меня душил. Я дуло ему в ногу упер и нажал на спуск. Раздался выстрел. Альфред подскочил и тут же свалился наземь. Я вскочил и принялся его бить. Альбин отбежал и заголосил: «Полиция! Убивают! Полиция!»

Тогда я оставил Альфреда с Альфонсом и пошел назад. Альбин пошел за мной, держась вдалеке. Я развернулся, сделал несколько шагов к нему, выстрелил в воздух. Затем, уже без «хвоста», перешел улицу и двинулся к еврейскому кладбищу. Сзади слышались крики:

— Полиция! Убивают! Полиция!

— Держ-и-и!

Вдалеке засвиристел свисток.

Я не пошел домой, в поля направился. Затем, обойдя кругом все местечко, добрался до жилища Щура. Тот спал в сарае. Разбудил я Щура и рассказал про историю с Алинчуками.

— Что теперь делать? — спрашиваю.

— Задал ты им перца, да! Проучил хамов! Но худо теперь тебе, худо. Сдадут тебя полиции.

— А если я сам пойду в комиссариат да расскажу, как на меня напали?

— Ты что, с ума сошел? У тебя же свидетелей нет! Получишь и за оружие, и за выстрел. В следствии с год высидишь. Уж я-то знаю!