Охота на убитого соболя - Валерий Дмитриевич Поволяев Страница 46

Охолощенный крокодил сделался грустным и маленьким. Чтобы он совсем не пал духом, освободившуюся «беломорину» вставили ему в зубы. Пришел какой-то стрелок, у которого никогда не бывает своего курева, он всегда его стреляет у других, отнял у крокодила «беломорину». Пришлось на место «беломорины» вставить окурок.

«В чащах юга жил-был цитрус»…

– Леша, может, святое омовение совершим, а? – предложил Суханов начальнику рации. – Перед первым апреля.

– В бассейне, в бане? – деловито поинтересовался молчун Медведев.

– И в бассейне, и в бане.

Леша покопался в шкафу, достал два веника в прочной полиэтиленовой упаковке, посмотрел на «дату выпуска», удовлетворенно качнул головой: веники годились.

– На первое апреля надо бы что-нибудь придумать.

– Что именно? – Лешины глаза были наивными, вопрошающими.

– Разыграть кого-нибудь, например. А?

– Что-нибудь неброское, не вызывающее подозрений, да?

– Однажды некий маленький журнал, в котором было всего восемь сотрудников, опубликовал заметку. Пятьдесят строк, не заметка, а такая вот фитюлька, – Суханов свел вместе два пальца, оставил между ними крошечный зазор. – В заметке шла речь о том, что некий ученый открыл новый метод создания материи. Берется, дескать, обыкновенный проекционный аппарат, через какой показывают кино, дается напряжение побольше, добавляется несколько инфракрасных ламп, на стену вешается экран и, как бывает в таких случаях, вырубается все освещение, даже свечи тушат.

Леша Медведев внимательно слушал. Внимание слушающего всегда подогревает рассказчика, добавляет энергии, тут даже молчун становится красноречивым, косноязыкий начинает сладко и доказательно говорить, но Суханов хорошо знал Лешу, он не по вниманию Лешин интерес определял, а по вещам совершенно иным – он знал, чем живет и дышит этот человек, как Леша Медведев знал, чем живет и дышит Суханов. Впрочем, об Ольге, например, Леша ничего не знал. Ему не нужно было это знать.

– А дальше имел место хитрый фокус, в котором ничего хитрого не было, – продолжил Суханов. – В луч света перед проектором помещалась десятка. Десять рублей. Десятка эта прокалывалась насквозь лучом, на экране вначале неотчетливо, а потом все яснее и яснее возникала такая же десятка. Как две капли воды похожая на свою родительницу. Мокренькая, будто только что из ванны с проявителем. Сдирай десятку с экрана, суши ее – и топай в магазин. Ни один эксперт не определит, что она не гознаковская. Перед проектором развертывали тельняшку, просвечивали ее насквозь – на экране появлялась точно такая же тельняшка. Копия. Выстиранная, чистая, влажная. Поместили в луч проектора куриное яйцо – на экране появилось яйцо. Заметка кончалась довольно тревожно: «Ввиду того, что теория Дарвина о происхождении жизни на земле была этими опытами подвергнута сомнению, опыты прекращены, а профессор – руководитель лаборатории – предстал перед академическим судом чести». Внизу, под заметкой, была поставлена дата: первое апреля. На заметку обратили внимание все, на дату никто. Пришло столько писем, что восемь сотрудников журнала вынуждены были потратить полгода только на одни ответы. Вся работа редакции была расстроена.

– Ксан Ксаныч, – Леша вежливо наклонил голову. Суханов неожиданно заметил, он ошибся: Медведев почти не слушал его рассказа, был погружен во что-то свое. В общем, Суханов загнал мяч в пустые ворота. Он гнал мяч, делал пасы, выверты, обманные движения, не видя, что игра давно уже кончилась.

– Пошли для начала в бассейн, – грустным тихим голосом предложил Суханов.

В бассейне вода была крутая, соленая. Ее недавно взяли из-подо льда, пропустили сквозь грелки и подали наверх. Попав в глаза, вода выедала их, щипала веки, вышибала невольные слезы, крепка все-таки была водица в Карском море.

В воде плавал мяч, лицевая стенка была искусно расписана, голубела неземной водой, в которой плавали рыбы и резвились дельфины, вызывающие своей непосредственностью, смышленостью глаз и улыбчивым ртом что-то доброе, на дне среди водорослей лежали обломки греческих амфор, какие-то горшки, облюбованные донными обитателями под жилье, обрезки рифленых колонн и заваленная на спину статуя Венеры Милосской. В общем, пейзаж был соответственный.

Напротив бассейна за дубовой дверью постанывала, покряхтывала раскочегаренная финская банька со старыми истрескавшимися деревянными полками и нержавеющей печкой, в которую были навалены крупные голыши. Надпись, прибитая чуть ли не к потолку, предупреждала, чтобы на камни не лили воду. Не то ведь шибанешь черпак воды на перекаленные голыши – и они вдребезги, на мелкие куски, словно разорванные гранатой. Покалечат, глаза выбьют, скулы своротят набок, а то и живот порвут. А потом, если даже не разорвутся, а только потрескаются, то от таких камней проку мало, пару не жди – они на воду будут реагировать, как песок, и только – впитают в себя и никакой отдачи. Камень для финской печки надо подбирать умело, со знанием и чувством – не всякий булыжник способен держать жар, а только северный, гранитного роду, крепкий. Бывает, что иной человек не находит подходящих камней для бани, тогда берет изоляторы, крошит их, насыпает в металлический куб, но изоляторы, хоть не лопаются и хорошо держат жар, а все-таки материал для баньки неподходящий.

Первое это дело на ледоколе – пропотеть в бане, потом под душ и с разгону в бассейн. Вода покалывает лицо, ест ноздри, веки, быстро приводит в чувство; жаркая одурь, оставшаяся после полка, улетучивается.

Минут через десять в бассейн заглянул встревоженный вахтенный:

– Здесь никто не утонул?

– Что, для ровноты счета покойников не хватает?

– A-а, это вы, Александр Александрович?

Три дня назад пришла радиограмма от начальника пароходства, которая строго-настрого предписывала следить за бассейнами и не пускать туда спортсменов-одиночек. А если они все-таки сумеют прорваться, то наказывать виновных вплоть до увольнения. Но это крайняя мера, а пока Донцов обязал вахтенных каждые двадцать минут проверять бассейн, просекать взглядом воду до дна: не пускает ли там пузыри какой-нибудь неудачливый пловец? Оказывается, где-то в Красном море один моторист пошел ночью искупаться, нырнул в бассейн, а поскольку он плавать умел только теоретически, то вынырнуть ему не удалось. Ахнуло где-то в Африке, а аукнулось в Арктике. Все в этом мире находится рядом, все взаимосвязано.

Есть в бассейне тягучий капроновый фал, к которому можно привязаться и подкачать самого себя – сколько ни плыви, веревка все равно не даст уплыть, она для того и существует, чтобы человек никуда не уплыл, а вот намялся, наработался вволю. Только так в рейсе можно держать форму. Как в космосе. Суханов канат не любил – лучше лишних десять минут посидеть в бане-сухопарке, чем заниматься этим… тьфу! Канат за ногу – и в воду!

– Чтобы не потолстеть, Лешенька, от наших королевских харчей, которых у