Юрий Ищенко - Черный альпинист Страница 47

На аллее молодой боевик, тот, что бросил гранату, русский, взвалил его на плечи, дотащил до здания и бросил не стараясь смягчить падение, на порог столярки. Здесь вдоль стен штабелями лежали гробы, за столом в центре сидело несколько мужиков.

Старший, тоже пожилой, седой, в щеголеватом (на казахский манер) черном костюме приказал:

— Ставьте гроб на стол.

Несколько парней молча выполнили приказ, тут же, догадавшись о замысле, подняли с пола связанного Тахира и уложили в гроб. Старший наклонился над ним, поглядел. Взял початую бутылку водки и полил на лицо. Немилосердно защипало, жидкость попала в рот, в глаза, Тахир вертелся, уворачиваясь. Мужики дружно заржали.

— Очухался, — констатировал старший. — Всю историю ты знаешь. Говори, где дискеты. Или похороню живого.

Судя по всему, он любил театр. Тахир театр терпеть не мог. Молчал.

— Молчать глупо, — пустился в объяснения собеседник. — ты молчишь, нам плевать. Тебя похороним. Пойдем к Рашидке, скажем, что ты мертв, потому что не отдал обещанное. Он заплачет. А зачем нам слезы? Мы его жену возьмем, я знаю, что в Чилик спрятал. Я и там ее возьму, красивую, знатную, холеную. Она мне ноги по вечерам мыть будет. Я об нее руки вытирать буду, у нее кожа чистая, сгодится. А Рашидка продаст квартиру, продаст вещи, займет и наскребет сто тысяч. Я возьму, но долг за ним останется. Рабом моим будет, служить будет.

Тахир решил поговорить.

— Рашид дурак, он в моих делах не смыслит. Я в КГБ работал и документы для дяди украл. Иначе бы меня здесь не приняли. Как приехал, в первую же ночь встретился и отдал дискеты.

— Все правильно, а последняя фраза лживая. Не отдавал ты дяде дискеты. Видишь, все знаю. Я сам не очень верю, что московские ребята за них миллион заплатят, честно говорю. Мне проще с Рашида натурой взять да еще слугу из него сделать. Ты мне тоже не нужен. Сам решай.

— Я отдал дискеты, — сказал Тахир. — Я не дурак, для меня они опасны были.

Старший поморщился, отвернулся. Отошел от стола с Тахиром в гробу.

— Его пристрелить лучше. Такой и из могилы вылезет, — Тахир узнал голос пожилого казаха.

— Ай, знаю я! — раздраженно оборвал старший. — Но еще знаю, что он мусульманин. В мечеть ходил, в Мекку к святыням ездил. Хадж совершил, значит, святой человек. Я грех не могу совершать, от меня все мусульмане отвернутся. Кто из вас хаджи убьет?

Молчание Тахира очень обнадежило.

— Эй, хаджи, где тебя похоронить? — равнодушно спросил старший.

— К отцу, — ответил Тахир. — И могилу в порядок приведите. Но скажу еще: будьте все вы прокляты именем Аллаха!

Проклятье он прокричал. Немного перестарался, но никто не заметил. Видел, что все вокруг угнетены его словами. Народ из столярной вышел, остались два парня. Подняли крышку, опустили на гроб с Тахиром и принялись забивать длинными гвоздями. Словно мстя, забивали неаккуратно — длинные острия лезли внутрь, одно прокололо кожу на затылке, другое чуть не вошло в щиколотку ноги. Он напряженно улавливал эти касания гвоздей, чтобы вовремя увернуться. Закончив работу, парни тут же потащили гроб наружу.

Пока несли по кладбищу, по звукам и фразам понял, что их трое.

У Тахира началось удушье. Гроб был дешевый, из свежих липких досок, с большими, в его палец, щелями. Вдобавок не обит тканью, но ему было страшно и душно. И, понимая, что это начинаются галлюцинации, отгонял мысленно панику, прижимался губами к щелям и шумно вдыхал. И заново ловил сильные, сладкие ароматы кладбищенской земли, зелени, осени.

— Да, братан, подыши напоследок, — посоветовал носильщик.

Чуть отойдя, он начал действовать. Для почина с огромным трудом перевернулся в гробу животом вниз — гроб был тесный, занозы щедро входили в бедра, в руки и плечи, но это было ерундой по сравнению с перспективой живьем умереть в могиле. (Странное дело, мысль о смерти рядом с отцом немного успокаивала его, приходилось взбадривать себя матерными фразами, вспоминать о взорванной могиле, о предательстве брата). Перевернувшись, нащупал пальцами за спиной брючный ремень, начал медленно его передвигать, так что пряжка оказалась под пальцами.

Мужики слышали его возню, один непрерывно сокрушался, что нельзя пристрелить, второй, более религиозный, не давал себя уговорить. Помучиться, продираясь по тропкам к могиле, им пришлось изрядно — гроб качало, раза два роняли с хохотом и ругательствами. Тахира хлопало внутри о доски, он этого даже не замечал. Нащупал пряжку, отковырнул край кожи вытянул двумя пальцами складной ножик, крохотный, в три сантиметра. Затем достал лезвие и перерезал скотч на руках. Начало было положено.

Ему нестерпимо хотелось бить, ломать доски над собой, броситься на могильщиков, пусть и с крошечным шилом в руке, но при таком варианте ничего не светило. Надо было терпеть и ждать. Особенно страшно стало, когда гроб сбросили на краю могилы. Двое мужиков с лопатами спустились в яму, чтобы углубить ее для гроба. Третий упрашивал их не касаться сидящего почти у поверхности ямы покойника.

— Да заткнись ты, если согрешили, то чего дальше трястись, — ответили ему из ямы.

Гроб швырнули в могилу, упал он боком, но никто не собирался поправлять. Взялись за лопаты, стали закапывать.

Тахир ждал, когда те кончат свое дело и уйдут. Лезли сомнения, что не хватит воздуха, что устанет и не сломает доски, что пристрелят для подстраховки. Но ждал, пальцами пробуя доски днища гроба, — они были под ним, а, значит, и выломать будет легче. Когда сквозь щели перестал пробиваться свет, а удары комьев сделались глуше, он начал работу. Доски, как назло, из-за свежести сильно пружинили, не желая ни отрываться, ни ломаться. Он ковырял с краю, где крепились гвозди, безумно желая отжать край днища. Доски поддавались медленно. Не выдержали нервы, ударил кулаком по доскам, еще, еще, громкий хруст — и сразу две доски отскочили, оцарапав кулаки гвоздями. Замер — наверху, над толщей земли слышалось глухое «бу-бу-бу-бу». Мужики явно услыхали его возню. Голоса стали громче. Сейчас начнут стрелять — и рыхлый тонкий слой земли пропустит пули, кончат здесь. Тахир высунул руку, она легко пошла в черноте за край гроба, куда-то в пустоту. И нащупала чью-то кисть. Тахир завопил — это ему подал руку, приветствуя, мертвый отец. Но Тахир был жив и собирался мстить и спасаться.

Хороня мусульманина, от вертикального ствола могилы делают боковой подкоп, в который сажают покойника. Тахир должен был туда, к отцу, залезть. Уже не стараясь быть бесшумным, он выбил еще две доски и протиснулся в щель под гробом. Места было очень мало, холодный и твердый труп отца невозможно было сдвинуть, казалось, он из камня. Тахир вылез по пояс, застрял, не находя себе места вовне гроба. Стал пинать и отжимать труп, стараясь хотя бы лица не касаться. Сверху послышались глухие выстрелы — гроб задергался и заерзал под пулями, в любой миг и его могли достать. Труп упал на него сверху, Тахир стал протискиваться под ним, тоже заворачиваясь калачиком. Получилось — стук пуль звучал рядом, вокруг, но он оставался невредимым. В пещерке отца было немного воздуха, он даже смог отдышаться. Сильно пахло специфическими благовониями, каким-то веществом, которым бальзамируют в моргах, и отчетливо — трупной сладостью. Изо рта отца, на который наткнулся рукой, вытекла слизь с омерзительным ароматом. Тут же и тело задергалось, принимая на себя пули. Тахир вдавился в землю, сжимаясь, стараясь весь укрыться под ним. Удалось. Стрельбу прекратили. Он решил считать до тысячи, а потом пробиваться наверх. Ощупал у отца спину — насчитал в твердом и холодном теле пять дырок от пуль. Отец спас ему жизнь — вот так вышло.