Архив - Виорэль Михайлович Ломов Страница 47

– Погрейте руки о батарею.

– Да не замерзли мы.

– Погрейте, погрейте! – почти с отчаянием попросила Ирина Аркадьевна.

Суворов приложил руки к батарее и почувствовал, как он весь продрог, но не от мороза с ветром, а от нежданно свалившейся беды. Вдруг Надя слышала как раз то, что относилось к матери? Георгий Николаевич пристально вгляделся в черты Ирины Аркадьевны, точно мог установить по ним точный диагноз. Ничего нового, кроме морщинок, он не разглядел. Разве что некоторую бледность, но она объяснялась пребыванием в палате. Суворов попытался представить Инессу, и не смог. Он по-новому посмотрел на Ирину Аркадьевну, потом на Надю. Как же он мог начать забывать о них? Ведь родней этих двух женщин у него никого в мире нет. Чтобы скрыть свое состояние, он встал у окна и стал оттирать пальцем на стекле кружок. Суворов решил: как только Ирину Аркадьевну выпишут из больницы, он начнет собирать вещи и что-то решать с архивом. А пока надо согласовать вопросы, связанные со старой работой и с новым поприщем…

В поезде Ирина Аркадьевна чувствовала себя неважно. Настолько неважно, что однажды, когда Надя спала, взяла Суворова за руку и молча увлекла его в коридор.

За окном начинались степи, и от их белой безграничности хотелось плакать.

– Георгий Николаевич, обещайте мне! – жарко зашептала она.

Суворов невольно отодвинулся от этого шепота, так как от него веяло смертельным холодом.

– Обещайте, что женитесь на Наде. Она так любит вас! Если вы бросите ее, она погибнет!

– Ирина Аркадьевна, голубушка, что с вами?

– Со мной, Георгий Николаевич, безнадежность, но я не хочу, чтобы эта безнадежность преследовала в самом начале жизни и мою дочь. Как я этого боюсь! – Ирина Аркадьевна зарыдала.

Суворов обнял ее, гладил вздрагивающие плечи и успокаивал, обещал, клялся, что он обязательно женится на Наде, только не надо плакать, не надо так драматизировать свое недомогание. А за окном, как граммофонная пластинка, крутилась белая земля, каждым своим оборотом оставляя на сердце всё новую и новую бороздку, и не мелодии, а скрежета.

XXXV

Суворов с ужасом смотрел на мост, за которым будет перрон, Инесса, где он обнимет и поцелует ее, а потом поможет спуститься Ирине Аркадьевне и будущей жене Наде. Знакомьтесь, скажет он. А что дальше?

Когда поезд был на мосту, у него мелькнула шальная мысль, что выходом для него может стать лишь крушение поезда. И тут поезд затормозил и встал над рекой. Пассажиры обеспокоено прильнули к окнам. Разумеется, за окнами ничто не прояснило им создавшегося положения. Тем более над рекой стлался странный для этого времени дня и года туман. А Суворов сидел в купе и спрашивал себя: что это, предостережение судьбы? какой-то намек?

«Ты когда окажешься в этом тумане, не паникуй. Всё решится без тебя. Решится как решится…Главное, в тот момент прислушайся к своему сердцу…»

– Какой вы бледный! – услышал он голос Ирины Аркадьевны. – Что с вами?

– Я, кажется, сейчас решил свою судьбу. Вернее, она сама уже всё решила за меня.

«Судьба моя всё решила в пользу этого проклятого архива, будто я сам для нее ничто, – подумал Суворов. – Я обязан сохранить его, уберечь от чужих рук. Обязан?»

– И как? – Ирина Аркадьевна была как натянутая струна.

– Разумнейшим образом, – Суворов посмотрел в зеркало и поразился собственной бледности. Он был белый как мел, белый как Лавр тогда, во время ссоры с Залесским.

Через двадцать минут поезд тронулся с места и вскоре был на перроне.

Инесса встревоженно смотрела снизу вверх и спрашивала:

– Что случилось? Сказали, прибывает, и полчаса ни слова.

Суворов спустился со ступенек. Инесса повисла у него на шее.

– Извини, – сказал он, – мне там надо помочь.

Он поднялся в вагон, взял вещи Ирины Аркадьевны и Нади, спустился с ними, подал руку сначала матери, потом дочери. Они вчетвером стояли на перроне возле ступенек вагона, молчали и мешали пассажирам. Проводница прокричала им:

– Граждане! Не мешайте людям! Наглядитесь еще друг на друга!

– Разрешите представить вас друг другу, – бодро произнес Георгий Николаевич, чувствуя себя последним подлецом.

Когда все познакомились друг с другом и обменялись улыбками, сели в такси и поехали к Суворову на квартиру. «Выдержало, – думал Суворов, – выдержало мое сердце, не разлетелось на три части. Хотя кто его знает, как оно там?»

– Какая у вас просторная квартира! – увидев только одну громадную прихожую, воскликнула с порога Ирина Аркадьевна.

– Да вы раздевайтесь, проходите, посмотрите всю квартиру, – предложила Инесса.

Сердце ее билось в каком-то рваном ритме. «Как же так, – думала она, – почему он никогда ни словом не обмолвился о них? Может, их и не было? Но откуда они тогда взялись?» Инесса испытала крайне сложные чувства, когда разглядела красивую Ирину Аркадьевну и хорошенькую Надю. Понятно, Наде было далеко до нее, но в Ирине Аркадьевне была тайна, кстати, очень похожая на тайну самого Георгия Николаевича. «Может, это родственница, – затеплилась у нее надежда, – может, даже сестра?» В них было что-то общее, породистость, аристократизм.

– Замечательная квартира! – воскликнула Ирина Аркадьевна, закончив осмотр. – Просторная, окна во двор и на перекресток. Теплая, сухая. Простоcharmante!

Инесса ощутила слабость в ногах.

– И потом, Георгий Николаевич, это же не две комнаты, как в той квартире, а целых четыре. Здесь у вас будет и кабинет, и гостиная, и спальня. Charmante! Сараюшка – вон там? Тебе нравится, Надя?

– Очень. Особенно с видом на перекресток. Там, в окне, словно живая картина.

– Занимайте ее, – сказал Суворов, поставив точку над i.

– Георгий, что это значит? – прерывающимся голосом спросила Инесса у Суворова, когда тот пошел провожать ее домой.

– Что? – он сделал вид, что не понял. – Им надо разобрать вещи, устроиться, разместиться. Извини, но сегодня, сама видишь, тебе нельзя остаться у меня.

– Я не про то! Неужели ты думаешь, что я осталась бы? Кто эти женщины? Почему я ничего не знаю о них?

– На свете столько женщин, о которых мы ничего не знаем, – сказал Суворов.

Инесса отдернула свою руку:

– Не паясничай! – в голосе ее были слезы.

– Инна, успокойся, – Суворов поймал себя на том, что эту успокоительную фразу он произносит уже третий раз в жизни. «Кто же мне скажет и когда – успокойся?»

– Я спокойна. Объясни мне, пожалуйста, только без фиглярства, что это за женщины, откуда они взялись, и что…что теперь делать?

– Объясняю, – холодно отрезал Суворов. Когда эмоции перехлестывали его, он вдруг становился полностью отрешенным от них, спасая себя и ситуацию от разноса. – Эти две