Сергей Песецкий - Любовник Большой Медведицы Страница 48

— Что сказать хочешь? — спрашиваю у Лорда.

— Феля про тебя спрашивала.

Я аж онемел на минуту. Хорошо хоть в сумраке лица моего не видели. Спрашиваю, стараясь, чтоб равнодушно звучало:

— И что ей интересно?

— Она слыхала, ты когда-то у костела с Альфредом из-за нее поссорился. И что второй раз, когда подстрелил, — тоже из-за нее. Что он про нее сказал гадость, а ты в него выстрелил.

— …Про первый случай ты и так знаешь. А когда Алинчуки ночью ко мне прицепились, то Альфред и про нее, и про меня плохое говорил. Но я про то никому не рассказывал. Не знаю, откуда она выведала.

— Так сама Феля и просила меня узнать, не говорил ли о ней чего Альфред?

Я молчал, не решаясь.

— Ты говори, — подбодрил Лорд. — Феля — такая баба, которой все рассказать можно. Ей нужно. Может, Сашке расскажет.

— Добре, — и я передал в точности Альфредовы слова.

— Это ей и скажу.

— Лучше не надо. Только разозлится, что из-за меня про нее несут такое.

— Ты за нее не переживай. Она никаких сплетен не боится. Она сама рассудить хочет и правду знать.

Когда Лорд собрался уходить, я спросил его:

— Ты к Феле сейчас?

— Так. Может, передать ей чего хочешь?

— Не… ничего.

— До свидания!

— Счастливо!

Потом мы со Щуром долго еще лежали на кладбище. Он мне рассказывал про последние события на границе, про местечковые новости, про то, что у хлопцев нового. Проводил меня до сарая и пошел в местечко.

Той ночью долго не мог заснуть. Все про Фелю думал. Назавтра, как только смерклось, Щур пришел снова. Веселый был, все время мне подмигивал заговорщицки и улыбался.

— Сейчас пойдем в одно место! Собирайся быстрей!

— Куда? Что такое?

— Увидишь…

— Кого? Что?

— Какой ты, однако… Потерпи. Не обидишься, это точно. Шел торопливо рядом с приятелем и все думал: что же такое? Перелезли мы через ограду в огород, подошли к дому какому-то. И вот, стоим на пороге длинной избы со стенами, выбеленными известкой.

Увидел я в избе сидящих за столом Сашку с Живицей.

— А, вот он! — сказал Сашка.

— Он, — подтвердил Щур.

Подошел я к ним, пожал им руки.

— Садись! — предложил Сашка. — Поговорим малость. Сел я за стол.

— Добре ты его отрихтовал, — заметил Сашка. — На ять.

— Пришлось… Полез ко мне.

— Ну и лады, раз пришлось, так пришлось!

Сашка наполнил до половины четыре стакана водкой, кивнул нам.

— Ну, приняли!

Мы выпили залпом.

— Теперь туго тебе, а? Прячешься? — спросил Сашка.

— Так, прячусь. Но живу как-никак, на работу хожу. Он мне помогает, — киваю в сторону Щура. — Если б не он, так и не знаю, чтоб со мной стало.

Сашка хлопнул Щура по плечу.

— А с кем фартуешь? — спросил меня. — С Юрлиным?

— Не… с «дикими».

Живица расхохотался.

— С «дикими»?! — изумился Сашка.

— Так. А что поделаешь? Другие боятся. Разве что под своей рукой ходить.

Сашка задумался. Долго смотрел в угол. Вдруг на лбу его обозначилась длинная алая морщинка — как у Фели. Смотрю на него, взволнованный, и молчу. И все молчат. Сашка закусил губу нижнюю и смотрит то на меня, то на Щура, то на Живицу, который пальцами хлебный мякиш мнет.

Наконец Сашка смотрит мне в глаза и говорит:

— Завтра пойдешь со мной на работу!

Не задумываясь, радостно отвечаю:

— С удовольствием!

Вижу Щурову улыбку. Сашка поворачивается к Живице:

— Подойдет он нам? А?

— Подойдет, — подтверждает Живица, кивая.

— Тогда дай пять!

Сашка стискивает мою ладонь. И Живица за ним, только жмет чуть-чуть. Если б он сильно сдавил, так и пальцы бы мне поломать мог. Сашка снова наливает водку и объявляет:

— Ну, тогда за удачу! Давай!

Выпиваем.

Смотрю на Сашкино лицо. Гладкое оно, чистое. Пропала морщинка. Заглядываю в глаза друзьям радостно. Так мне легко и весело! И снова слышу Сашкин голос:

— Ну, хлопцы, еще по одной!

11

Едем на запад. Кони мчат наперегонки с ветром. Везет нас Янкель Парх. Местечковые жиды называют его «мишугене» — безумцем. Любит он скачку, любит риск, авантюры, а больше всего любит Сашку. Обожает его за смелость, щедрость, за широкую душу. Часто работает с Сашкой.

Янкель Парх — заядлый пьяница. Не раз по пьяни загонял, калечил коней. Пару раз ему коней покупал кагал. Но когда Янкель перестал фурманить, а начал ездить с контрабандистами на фарт, кагал махнул на него рукой. Теперь ездил Янкель на паре отличных вороных коней, молодых, сильных, выносливых.

Возок нагружен товаром, на товар сверху навалена целая копна сена. Я сижу рядом с Живицей, Сашка лежит посреди воза, завернувшись в длинный кожух. Дремлет. Живица молчит. Мне аж дух захватывает от быстрой езды. Радуюсь, думая, какая работа будет вместе с Сашкой и Живицей, да и не меньше от того, что, наконец, перемена такая в моей жизни.

Вечер теплый, ароматный. На западе выбирается из-за леса ночь. Встает над землей, понурая, огромная. Обоими руками тянет натужно в гору черное покрывало, тяжелое, холодное. А потом, невидимая, укутанная в черноту, шепчет долго-долго.

— Но, детки, но! — понукает коней Парх, и мы мчимся дальше, в ночь.

Сворачиваем на юг. Глаза привыкли к сумраку, лучше различают все вокруг. Думается мне о разном: о границе, о контрабандистах, о Лорде, о Щуре, о Комете. Про чрезвычайку думаю, про ДОПР. Про Леню вспоминаю, про Бельку, про Фелю. Считаю, в скольких группах доводилось фартовать: впервые — с Юзефом Трофидой, потом Мамут, Юрлин, дальше — с «дикими», а вот теперь с Сашкой.

Смотрю на северо-запад. Огромная, огненная Большая Медведица широко разлеглась по небу. Сую руку в карман и глажу нагретую телом рукоять револьвера.

Мчимся на юг узкими дорогами среди полей. Янкель сворачивает на луг, мчится напрямик, без дороги. Кони рвут, а фурман все погоняет. Под колесами — речушка, вода брызжет по сторонам. Возок влетает по оси колес, проломавшись сквозь кусты, снова выезжаем на поле.

Возок швыряет влево и вправо, подкидывает. Иногда кажется: все, перевернемся. Но Янкель Парх — мастер своего дела. Несемся дальше, ничуть не замедлив ход.

— Но, детки, но!

И детки несутся, как буря, ломая кусты и выбивая копытами глыбы земли. Сворачиваем на восток. Кое-где поблескивают огоньки в окнах домов. Пару раз минуем деревни. Встречает нас неистовый лай псов, выскакивающих навстречу. Но они тут же отскакивают в стороны и умолкают.

Хочется мне запеть, сил нет сдержаться. Меня аж распирает — хочется хоть что-нибудь эдакое сделать. Будто пьяный я.