Джакомо Казанова - Любовные и другие приключения Джиакомо Казановы, кавалера де Сенгальта, венецианца, описанные им самим - Том 1 Страница 51

В полдень мадам де Помпадур с принцем Субизом пришла в малые апартаменты, и мой покровитель постарался, чтобы я был замечен ею. Сделав мне изящный поклон, она приблизилась и сказала, что история моего бегства показалась ей весьма занимательной, и добавила:

— Этих важных господ надобно очень опасаться. Бываете ли вы у вашего посланника? 

— Мадам, наилучшее свидетельство моего к нему почтения — это не видеть его.

— Надеюсь, теперь вы предполагаете обосноваться у нас?

— Сие есть предел моих желаний, мадам, но я нуждаюсь в покровительстве, а, насколько мне известно, во Франции оно есть удел таланта, и это обескураживает меня.

— Я полагаю, вы можете надеяться достигнуть всего, ибо у вас есть добрые друзья. И я при случае буду рада услужить вам.

Едва я успел пролепетать слова благодарности, как прекрасная маркиза удалилась.

Через восемь дней был опубликован указ Совета. Управляющим назначался Кальсабиги с жалованьем в три тысячи франков от каждого розыгрыша и четыре тысячи франков годового пенсиона, что в равной мере было положено и для меня. Главной конторе определили место на улице Монмартр.

Во всех великосветских домах, где я бывал, а также и в театрах, все давали мне деньги с просьбою взять для них билеты лотереи по моему вкусу, поскольку ещё никто не понимал новую игру. От этого у меня образовалась привычка всегда иметь при себе билеты разного достоинства, кои предлагал я на выбор, и каждый вечер возвращался домой с полными карманами золота. Сие давало мне величайшее преимущество, ибо прочие сборщики лотереи не имели доступа в хорошее общество. А ведь в больших городах принято оценивать человека по внешнему его блеску. Мои роскошества открывали мне все двери и давали повсюду неограниченный кредит.

XIV

ИСТОРИЯ ГРАФА ШЕСТЬ-РАЗ

 1757 год

В начале марта месяца я получил письмо от моей дорогой синьоры Манцони, которое вручил мне добропорядочного вида юноша, и по его манере представляться я сразу распознал в нём венецианца. Он оказался молодым графом Тиреттой из Тревизо. Синьора Манцоки рекомендовала его мне с особливым упоминанием об искренности сего молодого человека. Я принял Тиретту как мог лучше и сказал, что невозможно было представить мне лучшей рекомендации, чем просьба женщины, дружеские мои чувства к которой могли сравниться разве что с глубокой к ней признательностью.

— Теперь, любезный граф, можете чувствовать себя совершенно свободно. Чем я могу быть вам полезен?

— Сударь, мне нужна ваша дружба и, возможно, даже кошелёк. Во всяком случае я рассчитываю на ваше покровительство.

— Моя дружба и протекция, равно как и кошелёк, уже ваши.

Рассыпавшись в благодарностях, Тиретта начал рассказывать о себе:

— Год назад Верховный Совет моего отечества доверил мне опасное для моего возраста занятие. Вместе с двумя другими юношами благородного происхождения меня сделали хранителем ломбарда. Карнавальные соблазны ввели нас в расход, и, нуждаясь в деньгах, мы заимствовали из кассы, надеясь в нужное время восполнить недостачу. Но расчёты наши оказались напрасными. Богатые отцы двух моих сотоварищей спасли их, незамедлительно возместив убыток. Мне же из-за невозможности изыскать деньги пришлось бежать от ожидавших меня позора и наказания. Синьора Манцони посоветовала отдаться под ваше покровительство. Я приехал в Париж только вчера, и у меня всего два луидора, немного белья и единственный костюм. Мне двадцать пять лет. Кроме железного здоровья я обладаю лишь неколебимой решимостью оставаться в любых обстоятельствах честным человеком. К сожалению, я ничего не умею, потому что не развивал в себе никаких способностей, которые могли бы быть мне полезны. Я играю на флейте, но мои таланты ограничиваются возможностями простого любителя. Я не владею ни одним иностранным языком и не имею склонности к литературе. Как вы полагаете, что из меня может получиться? Должен ещё добавить, что не надеюсь ни на какую помощь своего батюшки — чтобы спасти честь фамилии, он лишил меня законного наследства.

Если рассказ графа и поразил меня, то его искренность не могла не понравиться. К тому же я решил воздать должное рекомендациям синьоры Манцони и оказать помощь соотечественнику, который, в конце концов, был виновен только в непростительном легкомыслии.

— Для начала, — сказал я ему, — прикажите принести ваш багаж в соседнюю с моей комнату и закажите обед. Я заплачу за всё, а тем временем мы посмотрим, что можно найти для вас подходящего. О делах поговорим завтра — я никогда не обедаю и не ужинаю дома и возвращаюсь очень поздно, поэтому вряд ли буду иметь удовольствие видеть вас до завтрашнего утра. Сейчас расстанемся, мне нужно работать. Если вы вздумаете прогуляться, остерегайтесь дурных знакомств и, самое главное, ничего не рассказывайте о себе. Вы, верно, обожаете игру?

— Она мне отвратительна, это половина моей гибели.

— А остальное, держу пари, женщины?

— Вы угадали, именно женщины!

— Не обижайтесь понапрасну, лучше заставить их расплатиться за все неприятности.

— С величайшей охотой, но как?

— Если вы не очень деликатны по части таких дел, в Париже всегда можно составить себе состояние.

— А что такое, по-вашему, деликатность? Я ни за что не соглашусь быть снисходительным к желаниям какого-нибудь вельможи.

— Я называю деликатным такого человека, который не умеет быть нежным без любви...

— Во мне нет деликатности подобного рода, и скелет с золотыми глазами в любую минуту может сделать меня нежнее Селадона.

— Браво! Ваше дело сделано.

С этими словами я вышел и вернулся только в полночь.

Наутро, едва Тиретта появился у меня, доложили о каком-то аббате де ля Коста. Я не мог вспомнить это имя, но приказал просить и увидел перед собой пройдоху, с которым однажды обедал в Версале.

После обычных вежливостей он сделал мне комплимент в связи с успехом моей лотереи и заявил, что ему рассказывали, будто в отеле Колонь я продал билетов больше чем на шесть тысяч франков.

— Совершенно верно, в моём портфеле всегда приготовлено билетов ценою в несколько тысяч.

— Прекрасно, я тоже возьму на тысячу экю.

— Как вам угодно. Соблаговолите спуститься в мой рабочий кабинет и выбрать номера.

— О, это для меня безразлично, выдайте мне любые по вашему усмотрению.

— Охотно, выбирайте вот из этих.

Он взял на три тысячи франков и попросил бумаги, чтобы написать расписку.

— Зачем же расписку, господин аббат? Я продаю свои билеты только за наличные.