Дервиш света - Михаил Иванович Шевердин Страница 52

сидеть. «Слава всевышнему, вы храбрец, — сказал эмир. — Дарую золотой халат и высший чин главнокомандующего! Один вы не испугались пушек. Все испугались. Один вы не струсили. А ведь нам захотелось проверить мужество наших защитников». Но почтенный вельможа не обрадовался ничуть милости государя. «Господин, — сказал он, — не зовите вельмож, позовите слуг и прикажите отвести меня и дать мне чистое белье».

Мрачен был визирь Сахиб Джелял на перроне станции Каган. Он лично вместе со свитой приехал встретить доктора и его сыновей. Все склонялись в почтительном поклоне. Выставлен был почетный караул из сарбазов. Оркестр играл турецкий марш Моцарта.

В ответ на этот парад доктор недовольно заметил:

— Господи! Почему столько шума?

Он начинал догадываться, зачем его вызвали ко двору эмира бухарского, в волшебную страну «Тысяча и одной ночи».

Сказочный город Востока! Про него кто-то из поэтов сказал:

«Цветник религии и философии. Райский сад человеческой мысли и излюбленного занятия пророка!»

Но почему же в этом цветнике не раскрываются сердца?

А ведь этот цветник ласкал взоры даже на далеком расстоянии изяществом своих минаретов, бирюзой куполов, поражающими воображение стрельчатыми арками медресе — очагами науки и благочестия, своей пестрой базарной толпой, тысячами верблюдов с тюками товаров, мелодичным скрипом арбяных обозов, тянущихся по дорогам. А толпа бухарцев в ярких халатах, красных, синих, зеленых чалмах ползла лавовым горячим потоком среди гор дынь, абрикосов, яблок, арбузов, гроздей винограда и растекалась по улицам и улочкам меж глиняных стен в облаках пыли, поднимающихся к синим небесам.

«Величественна и прекрасна Старая Бухара! Что пред ней Багдад и Дамаск, Каир и Стамбул? Смотрите, смотрите!» — так восклицал визирь Сахиб Джелял, привлекая внимание своих дорогих гостей к зрелищам, открывавшимся на каждом шагу, за каждым поворотом улицы, по которой с трудом протискивался изысканный, в черном японском лаке фаэтон, везший гостей через древнюю столицу Востока.

Смотрите, восторгайтесь!

Но почему, выражаясь так же в восточном стиле, он подтрунивал:

«Сердца их пили настой чеснока и чистый уксус!»

Почему при всей пышности им на ум приходила народная, такая распространенная в Средней Азии присказка:

«Хочешь умереть? Поезжай в Бухару!»

Сказочный город, и вдруг такое! Город в пышных одеждах солнца, синевы изразцовых порталов, голубых куполов, зелени садов и в нем же — грязь и пыль. Пыль по колено в узких переулках, обвалившиеся глиняные дувалы, бесчисленные древние кладбища. Тут же вкусный дым от шашлычных. И рядом тяжелый пар восточной бани с мыльными потоками под ногами.

По улицам и базарам вперемежку с яркими шелковыми и бархатными халатами и стерильно чистыми чалмами шастают оборванными чучелами тени нищих «калей» и нет-нет уставятся вам в лицо безумные оловянные глаза дервишей, вопящих и воющих.

Бухару поэты Востока называют золотым сосудом веры и знаний.

«Увы! Даже в золотом сосуде вода протухает!»

В Бухаре пыльные столбы, грязь, навоз под ногами, а рядом, в двух шагах, ларьки со сладостями. Чудовищных размеров эмалированные китайские подносы с халвой, липкой, сладкой, и блестящие аппетитные студни «мархабо» — варений, тоже липких, сладких. Слаще сахара.

И тут же услуживая скороговорка назначенного визирем Сахибом Джелялом специального сопровождающего мехмондора:

— К самому их высочеству эмиру следуем. В самый Арк. Переступая эмирский порог, подобает думать о жизни и смерти. А знаете ли вы, одной халвы — он показал рукой ва ларьки сладостей, — в Арк каждодневно доставляется десять пудов для жен эмира. Слаще будут любить царственного супруга. Да потом в летний дворец, в Ситоре-и-Мохасса, еще двадцать пудов. Подумайте только. Для всей Бухары сорок пудов, а одному их высочеству тридцать. Велик и могуществен государь Бухарского ханства. Да трепещут гяуры и всякие ничтожества враги!

Удивительно, взгляд сопровождающего, только что вроде добродушный, сделался мрачным. Странное воздействие на умудренного опытом жизни мудрого старца оказал разговор о сладостях. Или он зубы попортил себе халвой?

«А котлы у варщиков халвы на десять — двенадцать пудов. Из очагов трубы в минарет высотой. А еще полно котлов. Для одной тянучки восемь котлов, а для варенья «мархабо» сколько! Пятьдесят сортов варенья!»

Среди лёссовой пыли и густых базарных испарений первоклассный «европейский» ресторан известного во всей империи Ивана Павловича «сияет яхонтом чистоты и изыска».

Лишь порог отделяет ветхие и занавоженные махалли средневековья от Европы XX века. Один шаг — и человек ошеломлен. Белейшие крахмальные скатерти, гнутые полированные спинки венской мебели, кожаные спокойные сиденья, серебро приборов, хрустальные переливы электрических люстр, застывшие, надменные министерские физиономии кельнеров.

Но во всем шик! Все, что в меню с золотыми виньетками, — мгновенно на столе. Высший класс! Английский, тающий во рту бифштекс «мор энликон», мягко поджаренная лососина «эскалоп де сомон», молоки озерных карпов «летансе карп», паштет из гусиной печенки «фуа гра»…

— Все-с, высший класс. Гуся на кухне тушат чуть ли не живого на медленном огне-с… Парижская кухня. Шеф наш повар учился в Париже, в шикарном ресторане-с, — говорит надменный кельнер. Фрак на нем английского сукна, несмотря на духоту. Ресторанное великолепие нарушают… мухи. Они назойливо лезут в глаза, ноздри, в рот вместе с сочными кусками «эскалоп де сомон»… Ползая по воспаленной коже щек и лба, они причиняют назойливый зуд. От такого зуда и не только человек впадет в отчаяние, но и лошадь взбесится.

Сверхъевропейская цивилизация! И как же владелец ресторана, сам Иван Павлович, не нашел способа оградить посетителей от мух? Но не поставить же за каждым столом по негритенку-рабу с египетским опахалом?

Мухи! Их тучи в городе! Они висят над торжественным кортежем на площади перед Арком. Они заслоняют солнце. Их привлекает запах крови.

Рысаки, запряженные в фаэтон, храпят тревожно, фыркают, косятся.

— Чем это пахнет?

— Сидите спокойно, — глухо звучит голос доктора. — Отвернитесь!

Впереди крик:

— Пошт! Пошт! Пошел! Пошел!

Коляска медленно продирается сквозь толпу полосатых халатов и море чалм. Кажется, вся Бухара сгрудилась здесь, внизу, под высоченным холмом, со столь знакомым по почтовой открытке Бухарским Арком.

Толпа громко дышит, тихо гудит. Солнце льет горячую медь лучей на воспаленные лада, черные бороды, вытаращенные жадные глаза. Взрывы тут же обрывающегося барабанного боя. Визгливые выкрики мохнатых дервишей.

— Сидеть смирно!

Доктор — у него бледное, как мел, лицо — повторяет слово «сидеть» почти машинально.

Но как усидишь, когда все — и визирь Сахиб Джелял, и кучер фаэтона, и стражники на конях, почти прижатые толпой к самой коляске, да и поголовно вся толпа — повернули головы в сторону, где в золотистой пыльной дымке, в сиянии солнечных лучей восседает поистине махровым букетом увенчанная белыми чалмами бухарская знать…

Но все смотрят не на высших мира сего.

Нет!

Все взоры устремлены вниз, на серую,