Дервиш света - Михаил Иванович Шевердин Страница 53

Это оттуда доносится острый, сладковатый запах, запах крови.

Здоровяк с багровым лицом и с черной, похожей на раздерганную щетку бородой замер, повернув голову к помосту, на котором сидят знатные. В руках у него вибрирует сверкающий синей сталью нож.

Среди знатных на помосте весь в блестящих побрякушках с высоким тюрбаном на голове плотный, с мучнисто-белым лицом, окаймленным чернильно-черной полоской бороды, военный.

Багроволикий смотрит на него, ловит взгляд, движение руки.

— Благодари! — кричит на всю площадь багроволикий. — Читай молитву благодарности эмиру! Скажи спасибо за милость!

Глухо доносятся слова. Серый куль шевелится, издает неразборчивые звуки.

— Громче!

Но багроволикий вдруг дергается. Рука военного на помосте приподнялась.

И все видят: у серого куля, оказывается, есть голова, но… Такое никогда уже не забудется. Страшное видение на всю жизнь. Толстые, покрытые волосами пальцы, вонзившиеся в ноздри, дернули голову вверх. Мелькнувшая искрой сталь ножа. Шипение алой крови в белой пыли. Рев труб-карнаев.

Фаэтон резко шарахнулся вплотную к слепым стенам. Гулкой дробью застучали по ссохшейся глине подковы. «Пошт! Пошт!» — вопли. Наваждением в облаках пыли возникли пестрые всадники, черная с медными загогулинами карета, бегущие по улице босые каландары.

— Сам кушбеги! — почтительно, вполголоса поясняет мехмондор. — Их могущество и сила.

II

Он лгал миру, но ложь не развязала узлы его невежества.

Ибн ар-Руми

Он бельмо на глазу Бухары.

Амин-и Бухари

Иван Петрович и его сыновья переступили порог Бухарского Арка. Ошеломленные, ошарашенные мальчики даже не задавали вопросов.

«Меньше всего хотел я, чтобы мои сыновья росли слюнтяями и добродушными сусликами. Но я хотел бы оградить их незрелые души от зрелища смерти, чудовищного, жестокого зрелища. Возможно, в этом моя мягкотелость, непредусмотрительность», — думал доктор.

И так он сказал об этом визирю Сахибу Джелялу.

Но визирь сохранял невозмутимость и спокойствие. Сам восточный человек, видевший много, бесконечно много на своем веху, он, по-видимому, иначе смотрел на вопросы воспитания.

В большом приемном зале дворца — саломхане, бормоча: «Забудем путь суеты сует и всяческой суеты», он обнял мальчиков за плечи и подвел их к величественному старцу:

— Молодцы, джигиты, перед вами самый почтенный человек в Бухарском государстве. Он носит титул Аталык, то есть заступающий место отца. Отца эмира, отца народа, отца ханства. Звание это дается самому уважаемому лицу. Это высший чин в нашем государстве.

Естественно, мальчишек заинтересовало, а за какие заслуги дается в Бухаре человеку такой высокий чин, но визирь Джелял, сохраняя на губах ироническую улыбку, так и не счел возможным удовлетворить их любопытство:

— Он, то есть Аталык, ничего не делает, ничем не управляет.

У визиря Джеляла хватило такта не открыть еще детям, что сей благообразный, величественный старец по существу торговец невольницами. Отмененное после присоединения Туркестана к России рабство в скрытых формах сохранилось в Бухаре. Аталык хозяйничал на нескольких невольничьих рынках, в том числе в Керках, Карши, Бурдалыке, Кабадиане.

Но эмир не позволял Аталыку вмешиваться ни в какие государственные дела. И родичей Аталыка не допускал и на порог Арка.

Близких Аталыка на должность не назначай!

Нельзя же отдавать все сало кошке.

Знакомство с Аталыком привело к совершенно неожиданной встрече:

— Есть один человек, который нуждается в силе ваших знаний, господин табиб, — важно изрек Аталык, — и вы окажете нам великую услугу, коли соблаговолите посетить наше скромное жилище.

Доктор вопросительно посмотрел на визиря Сахиба Джеляла.

— Если вам, господин доктор, угодно? — сказал визирь.

Что это за человек, выяснить доктор не успел. В саломхане поднялась возня.

— Пошт! Пошт! Дорогу! — бесцеремонно возгласил появившийся на пороге кряжистый бородач в ослепительно белом шелковом халате и в столь же ослепительном тюрбане. Он вопил, словно находился не в сравнительно большой саломхане, а на городской площади, полной народа.

— Олямиси — глашатай, — усмехнулся визирь. — Глашатай казикалана — верховного судьи! Вот еще одна из наших достопримечательностей. Смотрите, джигиты. Поучайтесь!

Последние слова Джеляла потонули в шуме голосов.

Распихивая, расшвыривая слабо протестующих вельмож, в саломхану двинулось целое шествие.

За двумя вооруженными воинами толпились муллозимы и среди них один особенно внушительный, в черном суконном халате с длиннейшим золоченым посохом. Посохоносца охраняли по бокам два стражника с кривыми саблями наголо. Наконец, в суматохе и тесноте возник старец — сам казикалан, верховный судья, поддерживаемый под локоть мирахуром-боши, вышагивавшим по правую руку.

Шествующие с величием и важностью, конечно, насколько позволяла теснота и толкучка — еще по меньшей мере с десяток муллозимов — разевали рты не то в песнопениях, не то в славословиях.

— Эй, мехмондор! — не выдержал Джелял. — Убрать! — Пока слуги выдворяли из саломханы многочисленную свиту казикалана, визирь спокойно наблюдая невообразимую свалку, обратился к доктору: — Нашему старику казикалану дай волю — он приказал бы ввести в саломхану и свою паршивую клячу.

Оказывается, куда бы ни выезжал верховный судья, по этикету за ним и его свитой полагалось вести коня в роскошной сбруе.

Когда через всю Бухару казикалан направлялся в свою служебную резиденцию, известную в народе под названием «Маджиди калан», то есть «Великая мечеть», или «Намаз гох», свита его достигала несколько сот человек. Взорам бухарцев являлся целый спектакль, выдающееся событие для города, крайне бедного зрелищами и развлечениями.

Свита казикалана состояла из случайных людей, лизоблюдов, подхалимов, рассчитывавших на подачки в виде дешевеньких халатов или тюбетеек, а порой и на место у блюда с пловом во время мехмончилика или тоя. Сам казикалан одаривал местных богатеев халатами подороже, получая взамен подношения, гораздо более ценные. Казикалан слыл миллионщиком. Суд его «скорый и правый» обжалованию не подлежал. «Жизнь и смерть бухарцев казикалан держал в своей длани».

Так говорили в Бухаре.

III

Они — острящие зубы и когти не только барса, но и собаки.

Ургенджи

Подлость бесславна и очень склонна к сытости и удовольствиям.

Фатхулла Тебризи

Сколько народа в ожидании эмира толпилось в коридорах и двориках! Повсюду шевелилась разноликая масса, люди сталкивались, мешая друг другу, и орали.

Бесцеремонно всех раздвигая, визирь Сахиб Джелял вел доктора и его сыновей сквозь толпы придворных и просителей. На них таращили глаза, щерили зубы, но тут же лица, изуродованные гримасами любопытства, исчезали, мгновенно промелькнув. Все жаждали попасть к эмиру на прием, и от этого суматоха не утихала ни на минуту. И что в подобном хаосе можно понять и разобрать!

Лишь визирь Сахиб Джелял чувствовал себя здесь уверенно. Он не