Александр Мартынов - В заповедной глуши Страница 56

В этом раскопе не находили останки — тут был какой-то блиндаж или что-то вроде этого, брошенный и, судя по всему, засыпанный взрывом. После того, как было разобрано слегка просевшее перекрытие, обнаружилась вполне целая внутренняя обстановка, вплоть до телефона на столе из плашек. Игорёк Хлюздин, местный штатный клоун, который есть в любом коллективе подростков, всех рассмешил, изображая, как пытается связаться с Вашингтоном — дул в трубку, орал, что не слышно и совершал массу идиотских действий, пока военрук Сергей Степаныч не разогнал его оттуда. Работать на этом раскопе оказалось не очень-то интересно — что тут раскапывать?! — но Витька и Алька соглашались легко. И, кажется, все понимали — почему.

Кроме, как с отчаяньем думал Витька, самой Альки.

Действительно, временами у Витьки возникало ощущение, что Алька и позвала его только затем, чтобы обеспечить дружину ещё одними рабочими руками. Он и работал — не за страх, а за совесть. И на вечерних посиделках и танцевалках Алька вроде бы была с ним. Но…

Витька и сам не знал, чего ждёт. И сам удивлялся себе. Разве он не валял девчонок, да и взрослых женщин, если ему хотелось? Ну, конечно, не сплошь и рядом, как иногда в разговорах с ребятами там, в той жизни, утверждал он (а сейчас вспоминать было стыдно…), но ведь укладывал, и не очень-то они трепыхались — Витька был красивым и вообще… Но мысль о том, что так можно поступить с Алькой, пугала, сжимались кулаки — как будто это кто-то другой собирался сделать такое…Да и не дала бы она с собой так поступить, думал Витька. И злился: она просто глупая! Занимается какой-то ерундой, как будто не понимает, для чего созданы девушки! И тут же злился на себя: нет, это он чурбак, колода бесчувственная, член на ножках…

— Вить, — Алька оглянулась и поправила на бедре противогазную сумку — тут все такими пользовались для мелких находок, которые занимают руки, а сразу не положишь, куда надо. — Смотри… Это я там, в ящике под столом нашла. Нагнулась, гляжу — а там ящик.

Ну и…

Ещё раз оглянувшись, она достала из сумки два ТТ.

Самые настоящие Тула-Токарев образца 1933 года. Витька и раньше видел такие, когда жил у Егора, а уж Михал Святославич познакомил мальчишек с этим оружием почти в первую очередь. Пистолеты были в некоторых местах тронуты ржавчиной, но лишь сверху. Под пылью блестело суровое воронение.

— Такие вещи надо сдавать, — Алька испытующе смотрела на Витьку. — Но мы иногда… оставляем.

— Оставляете? — Витька повёл бровями. — И?..

— Бери себе. Один тебе, один твоему другу, — сказала Алька. — В этом нет ничего нечестного. Вот если там золотые зубы или медали забирать, как чёрные копачи делают… А оружие — оно для дела. Тут ещё патроны, я правда не знаю, годятся они. Но такие патроны достать легко.

— Это твой подарок? — Витька посмотрел испытующе. Алька кивнула и почему-то явно смутилась:

— Ага, вместо обручального кольца.

— Аль… — Витька отложил пистолеты на брезент. — Аль…послушай, я…ну погоди, Аль… — хотя она ничего не делала, только смотрела непонимающе и тревожно как-то. И от этих непонимания и тревоги Витька скис. Взял один из ТТ и начал вертеть в пальцах.

— Что ты хотел сказать? — тихо спросила Алька, беря второй пистолет.

— Ничего, — буркнул Витька. Алька тихонька вздохнула:

— Ну хотел же.

— Ну… хотел. Хотел.

— Тогда говори…

— Ты… такая хорошая, Алька… — сказал Витька, поднимая на неё глаза. — А меня ты совсем не знаешь — какой я настоящий. Я, может, совсем не такой, каким хочу казаться… И вообще… со мной знаешь, что бывало в жизни? Ты от меня просто убежишь, если я расскажу… — и ему вдруг захотелось рассказать всё-всё, как Вальке. Как иногда хочется сделать себе больно, чтобы от чего-то отвлечься. Но он представил себе, каким ужасом и отвращением переполнятся чистые глаза девчонки — и вздрогнул.

— Ты ведь… ты ведь из России на самом деле? — мягко сказала Алька. — Ты, наверное, Михалу Святославичу не племянник? — Витька кивнул. — Ну и я знаю. Нам про то, как у вас, много говорят. Ты, наверное, чем-нибудь… ну… нехорошим занимался, чтобы просто жить. Или тебя заставляли. Ну и что? Ты же сам хороший, — Витька поражённо слушал эти простые и мудрые слова.

— Но ты не знаешь, — помотал головой Витька. — Я воровал… И ещё я такое делал…

Но тёплая твёрдая ладонь легла ему на губы, и мальчишка замолк, вздрогнув:

— Мне всё равно, — твёрдо и ласково сказала Алька. — Мне всегда будет всё равно.

Губы мальчишки — сухие, горячие и шершавые — смешно толкались в ладонь, и Алька неожиданно поняла, что он шепчет.

Вечер выдался прохладным, но костёр полыхал, как топка плавильной печи, так что прохлада никого не огорчала. Только что закончился ужин и наступило самое лучшее, по мнению многих, время суток. На большом брезенте Сергей Степанович и ещё несколько человек перебирали сегодняшние находки. Тимка Шавда, один из трёх гитаристов поискового отряда, напевал под гитару песню — совершенно неизвестную Витьке.

— Начну рассказ теперь —Жаль, если не сумею! —Как наш товарищ пелВ двадцатом,перед смертью…Он умер для того,Чтоб мы не умирали…Каратели егоИзраненного

брали… — Тимка ударил по струнам:

— Заржавленным прутомИспытывали силу.Умаялись потом,Велели:«Рой могилу!»«А, может, ты споёшь?!» —Смеясь, спросил хорунжий,Надутый, словно ёж,Увешанныйоружьем…

Луна ползла, как тиф —Безжизненно-сурово…И вздыбился мотив!Изазвучало слово!Пел песню комиссар,Пел, выбрав гимн из гимнов,Пел, будто воскресал,Пел головузакинув!

Пел — будто пил вино!Пел, хвастаясь здоровьем!— Мы наш, — он пел, — мы но…Мы новый мирпостроим…Был чёрным, как земля,И мокрым, как из бани!Пел — еле шевеляРазбитымигубами…Шептал слова не в такт.Упрямо повторялся.И — получалось так,Что он не пел, а —клялся!Литые фразы жгли,С зарёй перемежаясь…Хорунжий крикнул:

«ПЛИ!!!»… — грохнули струны… —

…а песня — продолжалась!

 Была грозе сродни,Светилась и трубила!В руках у солдатниПлясаликарабины!Дрожали молодцы —Ни стати и ни прыти!..…Великие певцы!Пожалуйста —замрите!

Смотри: уходит мгла.Синеет поднебесье.И… силу набралаРасстреляннаяпесня!Широкий день встаётНад жизнью недопетой…А песня та звучитУже над всейпланетой!..[39]

Кончилась песня… Гитара ещё играла, но лениво как-то, а может — задумчиво, и вокруг костра стало почти тихо. Разговор распался на отдельные беседы: так всегда бывало перед тем, как все потихоньку начнут вставать и отправляться спать. И жалко, что песня кончилась — и радостно от уверенности, что и завтра будет день не хуже.