Джакомо Казанова - Любовные и другие приключения Джиакомо Казановы, кавалера де Сенгальта, венецианца, описанные им самим - Том 1 Страница 56

— Это жеманство перезрелой женщины, мой друг. Она может сколько угодно притворяться рассерженной. Но за два часа она даже не пошевельнулась, и я уверен, что хоть сейчас готова повторить всё с самого начала.

— Я согласен с тобой, но самолюбие вынуждает её считать, что ты не проявил должного уважения.

— Уважения? Разве не приходится каждый раз нарушать его, когда хочешь добиться желаемого?

— Несомненно, но все же не так, как ты, на виду у всех.

— Конечно, но пьеса была сыграна четыре раза подряд и без всякого сопротивления. Разве это не говорит о полнейшем согласии?

— Рассуждения твои хороши, но ты же видишь, она сердится. И завтра хочет поговорить со мной, конечно о тебе.

— Возможно. Однако я не думаю, что она вспомнит про наши забавы. Не сошла же она с ума. Впрочем, пусть себе говорит.

— Может быть, она потребует удовлетворения.

— Ты смешишь меня. На какое удовлетворение здесь можно претендовать? Если бы игра не пришлась ей по вкусу, один удар ногой, и я лежал бы на полу.

— Но тогда все поняли бы, в чём дело.

— Ничего подобного, обезвредить меня можно было наилегчайшим движением. Она же была покорнее барашка. 

— Всё это смешно донельзя, но ты заметил, что Ламбертини тоже недовольна тобой? Возможно, она кое-что видела и решила обидеться.

— Ламбертини недовольна по другой причине — сегодня вечером я выезжаю.

— Совсем?

— Клянусь тебе. Вчера одна старая мошенница-генуэзка привела к нам какого-то молодого чиновника, который, проиграв сорок луидоров, бросил карты в лицо моей хозяйке и обозвал её воровкой. Не раздумывая, я схватил свечу и загасил о его лицо. К счастью, пострадала щека, а не глаз. Он схватился за шпагу, но я успел обнажить свою, и, если бы генуэзка не бросилась между нами, дело кончилось бы убийством. Увидев себя в зеркале, несчастный впал в такой гнев, что его удалось утихомирить, только вернув все деньги. Их возвратили, несмотря на все мои протесты — ведь это было равносильно признанию в шулерстве. После того как молодой человек удалился, Ламбертини заявила, что, если бы я не вмешался, ничего бы не случилось и сорок луидоров остались бы у нас. Генуэзка тоже упрекала меня за несдержанность, из-за которой теперь Бог знает, что может выйти. Утомлённый подлыми рассуждениями этих потаскух, я послал их ко всем чертям. Но тут хозяйка разошлась до того, что обозвала меня нищим.

Я уже взялся за трость, и, не явись г-н Лё Нуар, она провела бы приятные четверть часа. При его появлении она просила меня умолкнуть, но кровь уже бросилась мне в голову, и, обратившись к этому милейшему человеку, я выпалил, что его любовница обозвала меня нищим, что сама она — продажная женщина, что я не только не её кузен, но не состою с ней вообще ни в каком родстве и что сегодня же выезжаю от неё. Сказав всё это, я вышел и заперся в своей комнате. Через пару часов я отправлюсь за своими пожитками, а завтра утром мы уже будем завтракать вместе.

Тиретта был прав. В нём обитала благородная душа, и нельзя было допустить, чтобы легкомысленная опрометчивость юности толкнула его в трясину порока. Пока человек не совершил бесчестного поступка, пока его сердце не стало соучастником заблуждений ума, он может всегда вернуться на стезю долга. Я утверждал бы то же самое и в отношении женщины, если бы голос предрассудка не был столь силён и если бы поступки женщины не побуждались во много большей степени сердцем, нежели разумом.

После превосходного обеда мы расстались, и я провёл весь вечер за бумагами. Назавтра в полдень я отправился к оскорблённой даме и застал там очаровательную племянницу. Несколько минут мы поговорили о погоде, потом хозяйка сказала моей возлюбленной, чтобы та оставила нас наедине. Я уже приготовился к сцене и молча ждал, когда она первой нарушит молчание, которое всякая женщина на её месте считала бы долгом соблюсти хотя бы на несколько секунд.

— Вы будете удивлены, сударь, узнав, о чём я хочу беседовать с вами. Я решилась принести вам жалобу совершенно особого рода. Дело, конечно, самого деликатного свойства, и только моё высокое мнение о вашей скромности и безупречной нравственности позволяет начать этот разговор.

— Мадам, вы собираетесь жаловаться на Тиретту?

— Именно так.

— И в чём же он провинился?

— Это просто негодяй, который оскорбил меня самым невероятным образом.

— Я не могу представить ничего подобного.

— Вполне возможно, ведь ваше поведение безупречно.

— Но чем же он оскорбил вас? Вы можете положиться на меня, мадам.

— Сударь, мне совершенно невозможно ответить на ваш вопрос, но, я полагаю, вы догадываетесь сами. Вчера, во время казни этого подлого Дамьена, он самым беззастенчивым образом злоупотребил своим местом позади меня.

— Догадываюсь, что могло произойти. Вы справедливо рассержены, но, позвольте заметить, сие не есть такая уж большая редкость. На мой взгляд, дело вполне простительно. Всё произошло или вследствие любви, или же по чистой случайности, благодаря слишком близкому соседству такого соблазна, тем паче, что сам грешник молод и горяч. К тому же подобный проступок можно поправить множеством всяких способов, конечно, если стороны склонны к примирению. Тиретта молод, благородного происхождения и по своему характеру вполне порядочный человек, так что вполне вероятно и предложение с его стороны.

Я ждал ответа, но потерпевшая хранила молчание, и, сочтя это добрым знаком, я продолжал:

— Если же супружество не отвечает вашим желаниям, ошибка может быть искуплена постоянной привязанностью, которая, несомненно, сможет завоевать ваше снисхождение. Подумайте, мадам, ведь Тиретта мужчина и, следовательно, подвержен всем человеческим слабостям. Не забывайте, что здесь есть и ваша вина.

— Моя, сударь?

— Да, мадам, хотя и невольная, потому что независимо от вас прелести ваши явились причиной замешательства всех его чувств. Я убежден, что в противном случае вообще ничего не произошло бы, и это обстоятельство должно склонить вас к снисхождению.

— Сударь, вы искусный защитник, и я с удовольствием отдаю вам должное, тем более что все ваши слова исходят из истинно христианской души. И всё-таки они основаны на ложном рассуждении. Вам неизвестно все случившееся, да и как можно о нем догадаться?

Мадам*** заплакала, а я пришел в полное недоумение. “Неужели он вытащил у неё кошелек? — подумал я. — Нет, он не способен на это, иначе я прострелил бы ему голову”. Через некоторое время, осушив слёзы, она продолжала:

— Вы думаете о преступлении, которое с некоторым усилием можно объяснить и понять, а следовательно, найти и справедливое возмещение. Но то. что сделал со мной этот негодяй, просто неслыханная подлость, и мне хотелось бы забыть о ней, чтобы не сойти с ума. Простите мои слёзы, вызванные лишь обидой и стыдом, и не удивляйтесь, если я навлеку на себя проклятие, — я хочу отомстить ему.