Александр Грачёв - Падение Тисима Ретто Страница 57

Генерал с отвращением смотрел на поручика Гото (образец кретина!), на его высоко поднятые узкие плечи, на выпуклый живот, подпертый короткими кривыми ножками, на массивную бесстрастную физиономию с низким лбом и узкими щелками глаз. Генерал был самурай по воспитанию. Дух рыцарства он считал неотъемлемым своим качеством. А перед ним стоял типичный заплечных дел мастер, палач, которому ничего не стоило вырвать у живого человека язык, улыбаясь, выколоть человеку глаза или загнать под ноготь иголку. Словом, это был классический жандарм, кровавый и грязный слуга, без помощи которого, к сожалению, нельзя было обойтись в деле достижения целей империи.

Пока он рассматривал поручика Гото, у него блеснула новая идея, от которой могло зависеть спасение его генеральской чести, даже само будущее.

— Сядь, — приказал он жандармскому офицеру. — Послушай, что ты думаешь о сбежавшем русском, где он может скрываться?

— Не могу знать, господин командующий. На острове сложный, пересеченный рельеф, густые лесные и кустарниковые заросли…

— А как ты думаешь, каким образом смогла военная почта доставить от него письмо в мой адрес?

На низком гладком лбу Гото выступила жирная испарина.

— Не могу знать, господин командующий! — с хрипом выдохнул он.

— Еще один вопрос: кто, по твоему мнению, может расклеивать бунтарские листовки в гарнизоне?

— Мало солдат, господин командующий, чтобы следить за каждым, а повальные обыски ничего не дают. Так что не могу знать, господин командующий.

«Как он туп!“ — с отчаянием подумал генерал. До сих пор он плохо знал Гото, потому что имел дело только с Кувахара. Но все — таки он сказал:

— Послушай, поручик, ты, как мне докладывали, хорошо знаешь свою службу. Нужно во что бы то ни стало изловить сбежавшего русского. В тот день, когда ты сделаешь это, ты получишь чин капитана, кроме того, я представлю тебя к награде и выдам тебе и всем участникам операции крупное денежное вознаграждение. Все это должно быть сделано только силами кемпейтай. Больше я не могу выделить тебе в помощь ни одного человека. Обещаешь? — с фамильярностью, претящей всему существу аристократа, спросил Цуцуми.

— Хай! Постараюсь, господин командующий — с каким — то ожесточением прохрипел поручик Гото, и все массивное, тяжелое лицо его сделалось красным, лоснящимся. При этом глаза его вдруг расширились, и в них сверкнул какой — то дьявольский огонек, не то лютости, не то звериного веселья.

Этот фанатический блеск глаз вселил в генерала надежду.

— Что касается пленных русских и американцев, — продолжал генерал, — то вы доставите их всех сейчас же в распоряжение моего штаба и сдадите под расписку коменданту штаба.

Отпустив поручика Гото, генерал еще некоторое время оставался один, обдумывая свою идею, прежде чем пригласить Хаттори. Да, да, именно так и нужно поступить, русских и американцев окружить вниманием и заботой до тех пор, пока не будет пойман Грибанов. Если удастся сделать это, тогда останется только выяснять, сумел ли Грибанов передать куда — нибудь сведения, которыми он располагает. Если не сумел — всех немедленно уничтожить, если сведения все — таки выскользнули за пределы острова, тогда придерживаться другой тактики: создать условия комфорта пленникам и ждать развязки войны.

Он пригласил подпоручика Хаттори. С переводчиком генерал обходился почти совсем любезно. Он ценил в нем ученость, университетское образование, интеллигентность и при всем том рабскую покорность.

Генерал вежливо предложил Хаттори кресло.

— Меня интересует состояние русских и американцев, находящихся в жандармерии, — сказал он. — Давно ли вы говорили с ними, подпоручик?

— Русские и американцы в чрезвычайно плохом состоянии, господин командующий. В карцере жандармерии скончался от сердечного приступа русский ученый по фамилии Стульбицкий. Другой русский, по фамилии Борилка, боцман с погибшего парохода, во время допроса у господина подполковника Кувахара был сильно избит, и сейчас он находится в весьма тяжелом состоянии и содержится в одиночном карцере почти без пищи и медицинской помощи. Двое остальных русских — мужчина и женщина — содержатся в помещении офицерского собрания. Им все время дают подсоленную воду. Что касается американцев, то они заключены в одиночные карцеры и содержатся на голодном пайке.

— Сейчас же вместе с командиром кемпейтай поручиком Гото отправляйтесь туда, приведите их в порядок и доставьте ко мне. Вместе с пленными вы будете находиться постоянно при штаб — квартире. Отправляйтесь.

* * *

Пленники действительно находились в тяжелом состоянии, особенно Борилка. В темени, куда Кувахара нанес удар рукояткой пистолета, была проломлена черепная кость, левая скула рассечена почти до самого уха, разбиты губы, нос. Когда окровавленного Борилку принесли в карцер к Стульбицкому, географ пришел в такой ужас, что с ним сделался обморок. Но скоро сознание вернулось к нему, и он стал стучаться в окованную железом дверь, требовать воды и бинтов, вызывать врача. Ему никто даже не ответил. Он снял тогда с себя нижнюю сорочку и стал рвать ее на ленты, которыми намеревался сделать перевязку ран. Но когда он принялся за эту операцию и стал рассматривать рану в темени, то увидел там пролом в черепе, и ему снова стало плохо, начались невыносимые сердечные спазмы. В полуобморочном состоянии он подполз к двери, прильнул носом к щелке внизу и стал жадно вдыхать свежий воздух. Так он пролежал часа два, пока не загремел железный засов и не отворилась дверь — пришел санитар с чайником, йодом и бинтами.

Борилка не приходил в себя, пока санитар смывал кровь намоченным тампоном. Но когда тот грубо стал ковыряться в ранах, боцман мучительно застонал и сделал слабое движение рукой, как бы пытаясь защититься. Санитар попросил жандармов подержать руки раненому, и двое прижали коленями каждый по руке. К разбитому темени прикоснулся тампон, смоченный йодом, и Борилка заскрежетал зубами, корчась от боли. Он окончательно пришел в себя, когда санитар почти закончил бинтовать ему голову.

— Воды… Пить дайте, — пробасил он. Потом увидел чайник, сам схватил его и долго пил пресную воду.

Японцы не удерживали его, но когда он протянул чайник Стульбицкому, тоже просившему пить, один жандарм ногой оттолкнул руку географа и сам взял чайник.

— Еще не время давать воду, — процедил он сквозь зубы, потом улыбнулся, взглянув на санитара — К тому же эту воду ему вредно пить… Ха — ха!

— С сердцем, с сердцем у меня плохо, — умолял Стульбицкий санитара, прижимая левую руку к груди. — Хоть глоток пресной воды.