Юрий Ищенко - Черный альпинист Страница 63

Перезарядил винтовку, попробовал через оптический видоискатель нащупать Альпиниста, менял положения, даже отбежал назад в поисках подходящей точки, — но тот был закрыт снизу скалой наглухо. Вспомнил о гранатомете и вздохнул: старик был прав — сейчас бы пара гранат решила все проблемы. Он покидал на ладони ручную «лимонку», прикинул — бросок должен был быть на тридцать-сорок метров, почти вертикально вверх. Так легче себя угробить, нежели достать взрывом Черного Альпиниста. Придется просто ждать, но и думать — пока мозги не подвели: если бы всадил, куда надо, пулю с первого выстрела, вообще бы все уже кончил. Все дела…

Солнце клонилось к закату. Тахир съел банку ветчины голландской с веселым поросенком на боку, похрустел сухариками, пил мало — во фляжке оставалось меньше половины. Боялся, что спирта не хватит. Для ночевки было очень высоко, его гнездышко на скале, открытое ветру, могло ночью стать холодильной установкой. Тому, в щели, все нипочем, а Тахиру худо придется. Опять набрал с кустов ягод можжевельника, с наслаждением мял их на зубах, подпитываясь сладко-хвойным привкусом. Ему показалось, что Альпинист заснул — несколько горлинок, горных голубей, спокойно порхали на скале, что-то там выискивая в коричневых и желтых лишайниках. На карнизе поворковала парочка кегликов. Над пропастью, на одном с Тахиром уровне, кружил беркут с желтой подпалиной нижних перьев, — в бинокль Тахир встретился со взглядом его круглых пронзительных глаз, даже различил белое подергивающееся веко.

Донимала бессмертная мелкая мошкара. Беркут вдруг заинтересовался их склоном, плавным виражом поднялся над скалами, сделал над головами круг. Причем кружил ближе к Тахиру, нежели к Черному Альпинисту.

— Старый пердун, ничего не сечешь? — крикнул птице Тахир.

Противоположные скалы из серых становились черными. В ущелье уже давно поселилась тьма, и оттуда мгла дышала холодом. Что делать, Тахир так и не решил. Достал из рюкзака пакет с лекарствами, заглотнул пару таблеток тонизирующих, потому что заснуть — означало умереть. Поставил на винтовку ночной оптический искатель. Ему кололи задницу и спину сухие колючки, в глазах рябило от усталости, чуток жарило в голове. Вялость наваливалась, хитрая, хищная, губительная, как бесплотный вампир, как присосавшийся к глазам длинными сухими губами призрак. И ягоды не бодрили. Расковырял болячки на лице, еще те, кладбищенские, чтобы чувствовать боль, слизывал языком со свежих усов кровь. А на лбу засохла и легко отодралась кровь Альпиниста. Действие таблеток ощущал странно, будто вместо бензодрола вкатил себе шприц с «варевом». Тахир пробовал кое-что и по молодости в армии, и особенно часто — в Карабахе и Чечне. Там это спасало от тоски. Иногда от страха.

Чудились или делались непонятными шорохи, стуки, чьи-то шаги. Вдруг в оптический прицел нашел на карнизе извивающийся шнурок — змея ползла, выискивая камни потеплее. Тахир выстрелил и размозжил гадюке плоскую голову. Шнурок еще долго подергивался, постепенно свешиваясь в пропасть, пока не свалился в черноту окончательно. Завтра будет пожива для беркута. Если лисы раньше не подберут. Лисиц за эти дни Тахир встретил очень много, — и вообще последние годы зверье размножилось и осмелело, — получив такого вожака, как двуногий зверь Черный Альпинист.

— Сволочи, найдется вам управа, — шепнул им Тахир.

Выползала к центру неба луна, по мере исчезновения диска солнца ночная красотка наливалась мертвенно-желтым светом, с зелено-красными разводами на бутербродном полукруге — лакомство для крыс…

— О, Аллах, ты всемогущ, ты дал мне возможность карать моих врагов. Не примеривай на этот раз на меня белый халат и чалму. Я еще пригожусь, — с трудом подбирая слова, Тахир пытался сотворить молитву.

— Ну как, слышит тебя Аллах? — спросили у него знакомым насмешливым голосом.

— Меня слышит. Тебя — нет, — раздраженно ответил Тахир.

— Здесь другие боги, Таха. Поверь мне, я же знаю, о чем говорю.

— Это ты, Сашка? — спросил Тахир.

— Чего спрашиваешь, сам знаешь.

— Зачем пришел? Мне некогда, маньяка вашего поджидаю.

— Не спеши. Есть у тебя время для разговора. Я тебя тоже долго ждал. И думал, что никогда ты на Тянь-Шань не придешь.

Молчали.

— Может быть, про Марину пришел спросить? Ничего хорошего у нас не получилось. Есть сын, есть деньги, богатство, а она мужика на стороне нашла. Ты хоть помнишь ее?

— Да, иногда вспоминаю. Но спросить хочу о тебе. Как ты живешь, что ты решил, к чему пришел…

— А паршиво все у меня. Дураком оказался, дураком к Аллаху уйду, переучиваться. Или в мусульманском аду вариться.

— Скажи мне. Я сам так и не понял Ты убил меня? Или я сам свалился тогда?

Тахир долго не мог ничего сказать — жутко стало, но он догадывался, что настало время говорить начистоту, — другого времени и другого собеседника не будет.

— Как было, теперь и я не расскажу. Но я считал и сейчас считаю, что убил тебя. Я хотел убить, пошел и убил тебя, чтобы отомстить. За позор, за боль, за утрату любви. Кроме нее, я никого и никогда не буду любить, а ты тогда походя испоганил все. Навсегда.

— А ты сравнивал после, что ты потерял и что приобрел?

— Нет. Я пытался, но это не для меня занятие — сравнивать, взвешивать. Нет весов, гирек, я не торгаш. Я воин. Ты знаешь.

— Ладно, зайдем с этой стороны. Ты воин, ты говорил, что жаждешь воевать за справедливость. Убив меня, как ты сам сказал, ты пять лет воевал без передыху. Так? Защитил ты справедливость?

— Нет. Но я карал виновных.

— Тогда ты не воин. Воин защищает дом, семью, людей, а не убивает во исполнение приговора. Ты палач.

— Да. Что-то я напутал, сам понял, понял, что стал палачом. За меня решают, кто достоин смерти, а меня посылают убивать.

— А решать может лишь Бог. И если ты палач, ты проклят. И твоим Аллахом, и людьми. Справедливых войн не бывает, — ты видел справедливые войны?

— Наверное, нет.

— Их не бывает. И справедливых приговоров не бывает. Никто из людей не вправе выносить приговоры. А палачи — это проклятые люди. Что дало тебе твое дело?

— Я тебе всегда говорил, Сашка, я в демагогии не силен. Есть страна, есть суд, есть мои командиры. Им решать, где я воюю.

— Нет той страны. Другая страна, и натравляет она тебя, пса, на новых врагов. И ты уже рвешь и умерщвляешь всех подряд. Да или нет? Мне скучно повторять, реши, и я уйду.

— Да, — сказал Тахир, — да, будь ты проклят. Ты балаболка, и тебе не приходится решать таких вопросов.

Сашка ничего не ответил на его грубость. От луны в небе отстало облако, заструился свет — и Тахир увидел белого, полупрозрачного призрака перед собой. Сашка сидел на карнизе, свесив в пропасть ноги.