Холодная комната - Григорий Александрович Шепелев Страница 65

Выбравшись на берег, Ребекка стала отжимать платье. Борзые к ней подбежали с радостным тявканьем. За пять дней, проведённых в хуторе, она крепко с ними сдружилась.

– Ты что, упала с обрыва? – спросил Микитка, приковыляв. Ребекка ответила утвердительно, наблюдая за теми, кто собирался её зарезать. Они не двигались с места. Однако, когда Микитка взглянул на них, пошли к хутору.

– Натрави-ка на них собак, – сказала Ребекка. Микитка был удивлён.

– Ты это серьёзно?

– Нет, пошутила. Микитка, слушай! Ты не дойдёшь со мной до обрыва?

– Могу дойти. А зачем?

– Да скрипку я там оставила со смычком!

Побрели к обрыву. Девка и пономарь шли по луговине, не оборачиваясь, и вскоре достигли хутора. Солнце село. Микитке было трудно идти. Он волочил ногу и опирался на руку своей попутчицы.

– А зачем пошёл ты к реке, если у тебя нога так болит? – спросила Ребекка.

– Люблю играть около реки. Никто не мешает.

– Так ведь никто и не слушает!

– Иногда играешь не для того, чтоб слушали.

Тут Ребекка спорить не стала. Скрипка, не пострадавшая от удара о лицо девки, грустно лежала среди ромашек. А вот смычка видно не было. Он, должно быть, полетел в омут вслед за Ребеккой.

– Да я другой тебе сделаю, – посулил Микитка, – скрипку не смог бы сделать, а смычок сделаю.

Они сели на край обрыва, свесив ноги к реке. Сумерки сгущались. Микитка нежно перебирал тугие и звонкие струны домры. Его собаки сидели рядом, нюхая ветер.

– Прости, что я тебя слушаю, – с грустью глядя на Днепр, ставший свинцовым, проговорила Ребекка, – но мне нельзя одной идти в хутор.

– Это я уже понял.

Больше они ни единым словом не обменялись, пока не поднялись на ноги. А сидели они до глубокой ночи. Микитка тихо играл. Ребекка смотрела в страшную глубину степей, подёрнутую туманом, синим от света месяца, и с тоской вспоминала всю свою жизнь. Ей было что вспомнить. Собаки не шевелились, также храня безмолвие. В их глазах, казалось, было целое море чувств – и к Микитке, и к той, которая с ним сидела, и к необъятной, безмолвной красоте ночи.

Идя обратно, замёрзли – ветер дул с севера. Псарь довёл спасённую им скрипачку до дверей панской хаты, хоть каждый шаг давался ему с трудом.

– Спасибо, Микитка, – сказала ему Ребекка, прощаясь с ним. Он молча кивнул и зашагал к псарне, рядом с которой жил. Оба его друга, прежде чем побежать за ним, старательно облизали руки Ребекки.

На другой день Ребекка и панночки пошли в баню, прихватив карты, горилку и натопившего баню хлопца, хоть тот был против. Он, впрочем, вырвался, когда они стали силой снимать с него шаровары, и убежал с такой быстротой, что даже Ребекка сочла погоню лишённой смысла, тем более что она уже была голая.

– Леший с ним, – сказала она, закрывая дверь, – пускай идёт к дьяволу, если дурень!

Вдоволь напарившись и хлебнув по чарке горилки, девицы сели за карты.

– Поп приказал Ивасю засечь тебя завтра до смерти, – сообщила Ребекке Лиза, кроя её туза козырной шестёркою, – но не бойся. Мы, пока ты утром спала, сказали Ивасю, что если хоть одна капля крови из тебя вытечет, ему будет от нас большой мордобой.

– Кого ж он послушает?

– Да неужто попа? – вскричала Маришка, – дурак он будет, если его послушает!

– Значит, если Ивась дурак, то мне – смерть?

– Да не бойся ты, – махнула рукою Лиза, – я буду рядом стоять и глядеть, чтоб он не перестарался. А ты, знай, ори как резаная!

– А главное – хорошенько на ночь нажрись гороху, – дала совет и Маришка, – тогда Ивась не захочет долго тебя пороть.

Ребекка осталась дурой, чего ни разу доселе не было. В соответствии с уговором, панночки стали проделывать с нею то, что она сто раз вытворяла с ними, когда выигрывала. Теперь ей пришлось несладко. Она протяжно стонала, смертно закатывая глаза. Маришка и Лиза были в восторге.

– Вот это да! – визжала Маришка, – вот это да!

– Давай жеребца сюда приведём! – предложила Лиза, сидя на корточках.

– Испугается жеребец!

Ребекка осталась дурой трижды ещё, и всякий раз Лизе было всё неприятнее наблюдать за своей сестрой. Когда наступала очередь её, Лизы, Маришка не отходила, а начинала лезть с другой стороны, притом так, что Ребекка тотчас переводила внимание на ту сторону. Наконец, Лиза не стерпела – взяла ушат ледяной воды и вылила сестре на спину. Подрались.

Очень любопытная вещь вечером случилась и в хате. Ясина не сала ужинать. Вместо этого она бухнулась на колени перед иконостасом, в центре которого был Никола-угодник, и начала отбивать земные поклоны, шепча молитвы распухшими после сеновала губами. Длилось всё это час, и никогда прежде такого не было. А на ужин подали борщ, большой пирог с курицей и вареники со сметаной. Ребекка и госпожи, сидя за столом, всё это сожрали, внимательно наблюдая за новой выходкой буйной вдовушки. На ночь та решила остаться с ними. Она легла, по обыкновению, в спальне сотника. Ей там нравилось спать одной – рядом с приоткрытым окном, за запертой дверью, не пропускавшей шорохи, и она ничего не имела против того, что трём буйным барышням очень нравится спать втроём. Ребекка, прежде чем лечь, подпёрла дверь хаты печным ухватом и сунула под подушку нож.

Наступила ночь, а за ней – суббота. Три барышни пробудились от запаха блинов с творогом, за которые сразу же и взялись, как будто неделю их не кормили. Потом оделись, не обменявшись ни словом. За ночь успели они два раза поссориться. На конюшню Ребекка пошла с Маришкой. Младшая панночка, у которой под глазом стоял синяк от давешней драки в бане, осталась дома. Ясина, вставшая раньше всех, была уже на конюшне, прежде успев куда-то ещё сходить. День выдался пасмурный. Из степи, волнуемой ветром, тянуло сочным чернобылем (полынь). Приближаясь к конюшне, старшая панночка и Ребекка увидели полтора десятка мальчишек, приникших к окнам её. Когда подошли, дверь вдруг распахнулась. Навстречу им вышла девка с красивым, наглым лицом и в одной рубашке. Это была прислужница попадьи, пытавшаяся в четверг Ребекку зарезать. Теперь из глаз её текли слёзы, а губы были искусаны. Бросив взгляд на Ребекку, но будто и не узнав её, служанка бегом кинулась к поповским воротам. Рубашка ниже спины у неё пропиталась кровью и липла к телу. Ребекка знала, за что эту здоровенную девку, которую звали Улька, высекли так безжалостно. Поглядев ей вслед, она и Маришка вошли в конюшню.

Немалая её часть была занята толпой баб и хлопцев, явившихся насладиться зрелищем долгожданной порки панской любовницы. Среди них была попадья со своей кумой, сестрой и подругой. Они