Охота на убитого соболя - Валерий Дмитриевич Поволяев Страница 77

К нему подошел сивоголовый, сказал что-то. Косых увидел, как открылся рот и задвигались беззвучные губы, когда же тот подал руку, он понял, что сивый произносил напутственные слова.

«Как генерал». – Косых, помедлив еще немного, подхватил ящик с электродами и, прикрыв лицо маской, с места ринулся к огню. И ему показалось на секунду, что со стороны он выглядит большой бесстрашной птицей, к которой сейчас обращены все взоры.

На него действительно в эту минуту смотрели все, кто был на площадке, следили, как неуклюже-гибкая, похожая на жучка-таракана фигура с горбом раздувшейся спецовки на спине преодолевает пятидесятиметровую – перед факелом – полоску земли. Эта полоска наиболее жаркая, самый подступ. От нестерпимого жара здесь полыхает все – земля и камни, краска на бортах бульдозеров и одежда на людях…

Косых скачками продвигался вперед. У самого фонтана жар отпустил, стало легче дышать, и ощущение того, что из грудной клетки выпрыгивает сердце, а он пытается догнать его и накрыть своим телом, исчезло.

Около устья он отдышался, хлопнул рукавицы оземь… На закопченно-мокрый от нефти патрубок колонны уже был надет фланец – ребята сделали это за него. Он подумал о них с неведомой дотоле нежной благодарностью, от которой даже запершило в горле. Оглянулся – да, на площадке были все – и сивый следил за ним, и пожарный майор – безбоязненный человек с внешностью артиста, и все-все-все – даже женщины, были на площадке. Наверное, и тетя Оля пришла из столовой… Затем Косых взглянул вверх, где с клекотным грохотом, будто на землю свалилась бомба, а гул взрыва был непрерывным, – распушил свою шляпу оранжевый, с пробивающейся кое-где чернотой гриб. Гриб злорадно хлопал краями, извивался и все норовил соскочить вниз, облачить Косых в огненный полушубок. У Косых, когда он увидел это, даже колени подломились, он присел на корточки, задрав голову, и, подминаемый ужасом, все рассматривал эту жадную до него заразу… Он вспомнил инструкцию, где говорилось, что вокруг фонтанов собираются газовые облака, ухают время от времени взрывы – может, и сейчас, сию секунду, вокруг него сгущается газовый мешок… Если рванет, раскидает Косых по частям, по макушкам кедров развесит, по веткам, по сучьям. Говорят, что человека в момент взрыва может выбросить из одежды; значит, его брезентовая роба останется комом лежать на земле, в то время как самого его уже не будет на свете? Две крохотные и колючие, обжигающие кипятком слезинки поползли у него по щекам и, соединившись на обросшем щетиной гребне подбородка, сорвались вниз, в песок. Он вывернул беспомощно голову, увидел, что все смотрят на него, чужое внимание придало немного бодрости. Надо было варить фланец. Он достал прут электрода и, воткнув его в рожни плавильника, нечаянно коснулся им фланца. Дуга резанула по глазам алмазным всплеском, и Косых отшатнулся, оставив на фланце быстро тускнеющий комочек расплавленного металла. Он попробовал взять себя в руки, но сердце протестующе гулко забухало в ушах, сигналя об опасности, и он, едва справляясь с сердцем и с гулом в ушах, ткнул электродом в стык фланца с «окурком» колонны. Алмазные брызги опять заплясали перед ним, и Косых, прикрывшись маской, начал варить, почти не видя, что варит и как варит, – перед глазами, словно спроецированный, застыл оранжевый, с легкой чернотой гриб, а в ушах, одолевая грохот, почему-то звучали три фразы: «Шов встык», «Шов втавр», «Шов внахлестку», которые долдонил грубый испитой голос – и Косых дергал методично головой, словно пытался вытряхнуть эти фразы из ушей. Куртка на нем быстро высохла, сделалось жарко, он почувствовал себя будто засунутым в топку; казалось, что на нем должны вот-вот вспыхнуть одежда, волосы. Неожиданно он коснулся маской струи. Фибровые бока ее, будто опиленные, непонятно как удержались на рукояти, середины же со стеклом не было – струей, как ножом, срезало. И Косых не выдержал, заорал на всю тайгу, выпустил из руки плавильник и привстал в рост, не видя уже, как тает прикипевший к фланцу электрод, а синий драгоценный светящийся огонь брызжет металлом на сапоги, окропляет землю вокруг. Косых отпрыгнул от фонтана и захолодел, когда понял, что ему отказали ноги: от звериного страха он даже не мог держаться на них. И пополз на четвереньках прочь от фонтана, зарываясь по локоть в сухую, кипяще потрескивавшую разрядами пыль, ойкая от боли, – на ошпаренных пылью руках вздувались волдыри…

Добравшись до людей, он упал грудью на землю, прижался щекой к холодному боку бидона, прохрипел:

– Не могу… Варить не могу… А заставлять не имеете права. Нету такого права…

Потом произнес единственно разумное, что пришло ему в голову:

– Паспорт на эт-ту работу нужен. Сложная работа… У меня нету паспорта. Нету…

С площадки, низко склонив голову, отчего со стороны казался набычившимся, уходил, глубоко засунув руки в карманы куртки, Чертюк, и шаг у него был неровный, как у плачущего человека, – видно, переживал чужую трусость. За ним, нагоняя, легкой спортивной походкой двигался майор Сергованцев.

Обедали в тяжелом молчании – каждый стыдился произнести первым фразу, все поглядывали на Косых, который уже успел оправиться и теперь довольно ловко орудовал за столом перебинтованными руками. Он первым решил, что молчание за обеденным столом ни к чему, поэтому заговорил, ни к кому не обращаясь:

– Такое чувство, что фонтан на голову тебе вот-вот грохнет. У него, как посмотришь снизу, огонь грибом, целая шляпа… А тут еще газовый мешок начал собираться, я принюхался, смотрю, муравьиной кислотой в ноздри шибает. Того и гляди рванет, тем более сварщик я… того… никудышный. Дизелист я…

– А доплату за сварщика получать, так кудышный? – спросил Жименко.

– Так то ж… работа по мелочам. Справиться немудрено. Вон руки себе пожег…

– Руки что? – ехидно сощурился Жименко. – Бригаду ославил. Руки завтра заживут, а слава? Ничем не смоешь – ни керосином, ни бензином… Так и прилипнет ярлык.

– Будем надеяться, ненадолго, – вставил Кеда.

– А сырая нефть действительно муравьиной кислотой припахивает? – спросил Витька Юрьев. Он был добрым, очень добрым малым, этот вчерашний школяр Витька, и поэтому трогательным, наивным образом решил предотвратить тяжелый, но необходимый разговор, который все равно должен был состояться. Косых обрадовался неподдельному Витькиному участию, ответил, глядя прямо в глаза:

– Не нюхал? А нюхнешь, так чихать захочется. Будто муравей в ноздрю прыснул. И сразу голова кругом…

– Молчал бы, отец-наставник… Герой. – Тетя Оля села