Джакомо Казанова - Любовные и другие приключения Джиакомо Казановы, кавалера де Сенгальта, венецианца, описанные им самим - Том 2 Страница 81

Как только мы остались одни, сеньора распорядилась подать шоколад.

Я не знал, как держать себя, поскольку был и поражён, и в то же время едва сдерживал смех. “Не удивляйтесь, что я так обошлась со своим гитаристом, — совершенно спокойным тоном обратилась она ко мне. — Этого бездельника граф Риэла поставил сюда шпионом. Я нарочно дурно обращаюсь с ним. Ведь, подставляясь под мои тумаки, он зарабатывает себе на жизнь. Без этого его служба превратилась бы в чистое безделье”.

Необыкновенная женщина, не похожая ни на одну из тех, кого я встречал в продолжение своих долгих скитаний! Ей очень хотелось рассказать мне историю своей жизни, в которой, однако, не было ничего интересного, кроме тона, каким она говорила. Нина была дочерью некого Паленди, знаменитого шарлатана, сбывавшего свои снадобья и притирания на площади Святого Марка. По словам сеньоры, отец отдал её одному танцовщику по имени Бергонзи, отъявленному обжоре, которого я помнил, также как и её отца. Про этого Бергонзи говорили, что он больше полагается на свои челюсти, чем ноги, и это было недалеко от истины. После своего вполне откровенного рассказа Нина отпустила меня, пригласив к ужину. “Я предпочитаю ужин завтраку и обеду, — добавила она. — Мы сможем изрядно напиться!”

Эта женщина, если говорить только о внешних достоинствах, была в высшей степени соблазнительна. Однако я всегда полагал, что для возбуждения любви одной лишь красоты мало. Я не мог себе представить, как вице-король Каталонии мог страстно увлечься подобным созданием. Несмотря на всю свою привлекательность, Нине не удалось вскружить мне голову. Однако же на закате, частью из чистого любопытства, а частью по привычке праздности, я всё-таки отправился к ней. Дело было в начале октября, но жара стояла, как у нас в августе. Сеньора дремала в саду рядом со своим чичисбеем. Их одежды являли собой полнейшее неглиже, а позы — откровенную непристойность: ножки сеньоры располагались выше головы, а приживальщик показывал как раз ту часть тела, в которую торговец получил столь чувствительный пинок. До того, как подали ужин, Нина развлекала меня непристойными историями, в коих она по большей части сама и была главным действующим лицом. А ведь ей не исполнилось ещё и двадцати двух лет! Наконец, мы сели за стол. Мясо было восхитительно, вино превосходно, сервировка — отменной роскоши. Фривольные темы возобновились, и я чувствовал, что скоро от слов перейдут к делу. Однако я не ощущал необходимого в подобных обстоятельствах расположения и, когда подали десерт, сделал даме прощальный реверанс. Провожая меня, она сказала:

— У вас озабоченный вид, как у трагического актёра. Я не люблю, когда в обращении со мной испытывают неловкость, запомните это. А завтра вечером я опять жду вас.

— Невозможно! У меня уже взято место, и завтра я уезжаю.

— Это ошибка, мой дорогой, вы уедете не раньше, чем через восемь дней, когда я отправлюсь в Барселону.

-Срочные дела...

— Не отговаривайтесь. Вы никуда не уедете. И не перебивайте меня. Я не потерплю, чтобы мной пренебрегали.

Тем не менее, я ушёл полный решимости уехать из Валенсии, что бы она ни делала и ни говорила. На следующее утро я отправился к ней с визитом, полагая его последним. Она встретила меня с притворным огорчением:

— Молинари занемог, и нам придётся ужинать вдвоём. А потом развлечёмся картами. Говорят, вы большой мастер в этом деле, посмотрим. Кроме того, мы можем погулять по саду, а завтра...

— Сеньора, к моему великому огорчению завтра я буду вынужден покинуть вас.

— Вы шутите!

— У меня взято место на семь часов утра.

— Ошибаетесь. Я заплатила вознице, и он в моём распоряжении на восемь дней, вот его расписка.

Всё это было произнесено тоном милой любезности, которая хотя и не допускала возражений, но в то же время не могла не нравиться мне. Что оставалось, как не уступить её капризу? Однако благоразумие советовало мне соблюдать осторожность, и я спросил:

— Но ведь ваш Аргус не замедлит известить графа Риэлу о сегодняшнем ужине?

— Тем лучше.

— Вы хотите сказать, тем хуже.

— Может быть, сударь считает, что это скомпрометирует его, или же сударь просто испугался?

— Если я и боюсь, то единственно за вас. Мне не хотелось бы явиться причиной разрыва, неблагоприятного для вас.

— Вы очень деликатны, но можете не беспокоиться. Чем больше я буду злить старого графа, тем сильнее он станет любить меня, а примирение после каждой ссоры обходится ему недёшево.

— Ах, так! Значит, вы не любите его?

— Мне? Любить его? За кого вы меня принимаете? Человека, у которого я на содержании!

— И который осыпает вас подарками, какие только можно вообразить. К тому же, ради вас он пренебрегает влиятельнейшими особами всей Испании.

— Но взамен он может удовлетворять свою безумную страсть, или вы полагаете, что это доставляет мне удовольствие?

— Вы рискуете прослыть неблагодарной.

— А мне наплевать, что будут говорить! Я соглашаюсь любить графа... чтобы разорить его. К несчастью, он настолько богат, что я уже потеряла всякую надежду.

Она велела принести карты, и мы уселись за примиеру, игру настолько сложную, что в ней бесполезны и ловкость, и умение. Остаётся представить всё воле случая. Я проиграл дюжины две пистолей, которые выложил с улыбкой, беспечной лишь с виду, принимая в соображение состояние моих финансов. Нина, смеясь, забрала выигрыш и обещала мне возможность отыграться. Ужин был восхитителен и неоднократно прерывался эротическими движениями. У этой странной женщины чувства были развиты нисколько не более, чем сердце — она предавалась наслаждению с холодной грубостью. Весь следующий день я провёл возле неё, и мы возобновили игру. Уже через несколько дней в моём кошельке появилось триста пистолей, в которых, понятно, у меня была большая нужда.

Наконец, сеньора получила от своего любовника уведомление, что может без опасений ехать к нему в Барселону. Король приказал епископу считать Нину особой, причисленной к городскому театру, и ей было позволено провести там всю зиму под условием пристойного поведения. Сообщая мне эту новость, Нина сказала: “Теперь вы можете ехать, но не забудьте явиться ко мне в Барселоне и бывать у меня каждый вечер, но никак не раньше десяти часов. В это время граф избавляет меня от своего общества”.

Само собой разумеется, что я не воспользовался бы сим приглашением, если бы не те пистоли, которые она так охотно проигрывала мне. Я покинул Валенсию за день до её отъезда и согласно нашей договорённости ждал в Таррагоне, где мы провели вместе ночь. В Барселону мы въехали по отдельности, и я остановился в гостинице “Санта Мария”. Хозяин, уже уведомленный о моём приезде, встретил меня с наивозможной предупредительностью и, напустив на себя таинственный вид, сказал, что получил приказ удовлетворять все мои желания. Эти действия дамы показались мне весьма неосторожными. Правда, внешность хозяина свидетельствовала о привычке к подобным делам, а его манера держаться показывала, что этот человек умеет молчать. Но, с другой стороны, Нина находилась под покровительством самого генерал-губернатора, к услугам которого во всякое время были все полицейские ищейки. И, скорее всего, сей достойный вельможа не испытывал ни малейшего желания сносить шутки по поводу предмета его чувств. Сама Нина говорила, что нрав у него вспыльчивый, ревнивый и мстительный. Когда хозяин сказал, что для меня приготовлен особый экипаж, я спросил его, кому обязан таковым лестным вниманием.