Джакомо Казанова - Любовные и другие приключения Джиакомо Казановы, кавалера де Сенгальта, венецианца, описанные им самим - Том 2 Страница 82

— Домне Нине, — отвечал тот с улыбкой.

— Я весьма поражён, что эта дама столь печётся обо мне, но подобный расход не соответствует состоянию моего кошелька.

— За всё уже заплачено, сударь.

— Но я не допущу этого.

— Однако и я не могу ничего взять от вас.

Его решительный ответ заставил меня задуматься и навёл на довольно грустные мысли. Я имел рекомендательное письмо к дону Мигелю Севаллосу и на следующий же день получил, благодаря его содействию, аудиенцию у вице-короля. Граф был небольшого роста, что сочеталось у него с неловкими и грубыми манерами. Он принял меня стоя, не желая, видимо, приглашать садиться. Я обратился к нему по-итальянски и получил ответ на испанском. Зная тщеславие графа, я в течение всего разговора усердно титуловал его превосходительством. Он больше всего говорил о Мадриде и столичных развлечениях, из чего я заключил, что в Барселоне не приходится надеяться на многое. Он также пожаловался на синьора Мочениго, который, вместо того, чтобы ехать в Париж через Барселону, как настоятельно приглашал его граф, отправился по более прямой бордосской дороге. Его Превосходительство пригласил меня отобедать, что мне было весьма приятно, поскольку свидетельствовало о его неведении касательно моих отношений с Ниной. О самой сеньоре я ничего не слышал в течение восьми дней.

У нас было договорено, что я явлюсь только после того, как она даст мне знать, но никаких известий от неё я не получал и терялся в догадках. Мне почему-то не приходило в голову, что граф проводит свой медовый месяц и занимает прелестницу все ночи подряд. Наконец, я получил записочку от своей принцессы, она назначала мне рандеву на десять часов.

Наша встреча была довольно церемонной, но я отнёс её сдержанность на счёт присутствия сестры — женщины лет сорока с внешностью настоящей дуэньи. По правде говоря, меня вовсе не огорчало то, что Нина называла препятствием, поскольку я не испытывал ни малейшего к ней влечения. Впрочем, из чувства деликатности я почитал себя обязанным продолжать свои визиты, хотя одно с виду незначительное происшествие и должно было бы побудить меня покончить с ними. Однажды я спокойно прогуливался по городу, когда ко мне подошёл офицер валлонской гвардии и учтиво произнёс:

— Сударь, я хочу обратиться к вам по делу, которое меня совершенно не касается, но зато должно в высшей степени интересовать вас.

— Объяснитесь, сударь, я буду весьма признателен за ваше сообщение.

— Превосходно. Вы иностранец и, возможно, не вполне знакомы с испанскими нравами, а поэтому даже не представляете, какому риску подвергаете себя, бывая каждый вечер у сеньоры Нины.

— И какая же опасность грозит мне, сударь? Граф знает о моих ночных визитах и, полагаю, не имеет ничего против.

— Вы можете ошибаться. Граф, конечно, осведомлён о ваших ночных посещениях его любовницы. И не выражает своего неудовольствия лишь потому, что страх перед ней пересиливает ревность. Но знайте, истый испанец не может любить и не ревновать. Поверьте мне, сударь, в ваших же интересах не видеться больше с Ниной.

— Благодарю за совет, но я не смогу им воспользоваться. Это означало бы заплатить даме за её благожелательность самой низкой неблагодарностью.

— Значит, вы будете продолжать свои посещения?

— До тех пор, пока граф не сочтёт нужным выразить мне неудовольствие, я буду иметь честь свидетельствовать сеньоре свои чувства.

— Граф счёл бы ниже своего достоинства обращаться к вам, как это делаю я. — Сказав это, мой офицер удалился.

14 ноября, явившись к Нине, я застал у неё некую подозрительную личность, которая показывала ей портрет-миниатюру. Человек сей оказался никем иным, как подлым Пассано, чьё имя, к моему великому несчастью, встречается на страницах этих воспоминаний. Кровь ударила мне в лицо, но я сумел сдержать себя. Я сделал Нине знак пойти в соседнюю комнату и там потребовал сейчас же выставить этого мерзавца за дверь. Она возразила, что это художник, который предлагает снять с неё портрет.

— Это никакой не художник, а жулик, и мне он прекрасно известен. Гоните его, или я сию минуту ухожу.

Тогда Нина позвала свою сестру и перепоручила ей окончить дело. Пассано ушёл в ярости, выкрикивая, что я  “ещё пожалею об этом”. И в самом деле, как явствует из последующего, мне пришлось раскаяться.

Двери дома, который занимала сеньора, выходили в довольно тёмный и узкий тупик. Его надо было непременно пройти, прежде чем оказаться на улице. Пробило полночь. Я простился с дамами и вышел, но не сделал и двадцати шагов, как меня с силой схватили за воротник. Мне удалось освободиться, нанести нападающему яростный удар локтем и отпрыгнуть назад. Я обнажил шпагу и сделал молниеносный выпад в сторону другого человека, бросившегося на меня с поднятой палкой. Засим я поспешил перелезть через ограду и очутился на улице. Оглушительный пистолетный выстрел заставил меня бежать со всех ног, но я упал, а когда поднялся, забыл подобрать свою шляпу. В полной растерянности и всё ещё не выпуская из рук шпаги, добрался до гостиницы и рассказал обо всём хозяину. Я не был ранен, но избежал этого каким-то чудом — мой кафтан был пробит двумя пулями как раз около груди.

— Вот неприятное происшествие, — отвечал мне хозяин, качая головой.

— Возможно, я прикончил одного из злодеев, но пусть знают, как нападать на меня. Сохраните мой кафтан, это свидетельство, которое никто не сможет опровергнуть.

— Вам лучше уехать из Барселоны.

— Вы принимаете меня за проходимца?

— Боже сохрани! Я вполне доверяю всему, что вы рассказали, и как раз потому-то вам лучше скрыться.

— Мне нечего бояться, я остаюсь.

На следующее утро я проснулся от какого-то странного ощущения — моя кровать была окружена сыщиками. Они опечатали мои бумаги, а меня арестовали, и я оказался в крепости. Мне поставили кровать подозрительного вида, возвратили чемодан, заперли на замок и оставили наедине со своими мыслями. Я никак не мог понять, почему вслед за ночным нападением последовала военная тюрьма. Что предпринять? Написать ли Нине или лучше выждать? Я остановился на последнем. За пять французских ливров мне принесли добрый обед, и несмотря на постигшее меня несчастье, я отдал ему должное. Осмелюсь даже сказать в похвалу себе, что никогда ещё у меня не было столь отменного аппетита. В течение двух дней со мной обращались вполне достойно и возвратили в целости кошелёк с тремястами дублонами, так что я оказался далеко не самым несчастным из людей.

На третий день, сунув нос в то, что тюремщик назвал окном — подобие дыры в стене, украшенное решёткой, я заметил во дворе этого мошенника Пассано, который приветствовал меня с иронической любезностью. Сие явилось ключом к разгадке. Значит, именно он выследил и донёс на меня. Но почему Пассано вхож внутрь тюрьмы? Он разговаривал с офицерами, и, похоже, солдаты даже слушались его. Что это за коварные силы, которые заставляют меня встречать сего злого гения повсюду, куда бы я ни направился? В девять часов вечера ко мне в темницу явился офицер, казавшийся весьма подавленным.