Мартин Сутер - Альмен и стрекозы Страница 9

На обратном пути в ванной комнате он завернул свою добычу в одно из черных полотенец, выключил свет и пошел назад в спальню.

Теперь она лежала на боку и храпеть перестала. Альмен на цыпочках прокрался к выходу. Когда он поравнялся с кроватью, она села в ней, выпрямилась и заикаясь пролепетала:

— Что-что-что?

Альмен замер.

Тогда она сказала:

— Ах, так, — и снова упала на подушки. Она опять лежала на спине. Альмен подождал, пока не услышал ее храп. И тихонько вышел из комнаты.

15

Его гостеприимная хозяйка вчера в спешке оставила включенным весь свет; коридор и лестничная клетка были ярко освещены. На ступенях валялись ее туфли на каблуках костоломной высоты, в середине зала, словно пристреленный зеленый пушной зверь, ее норка, неподалеку — его кашемировое пальто, не так элегантно разлитое, как ее мех, а сложившееся кучей, как пустой мешок.

Альмен поискал у гардероба, там, где в таких домах обычно лежит почта, какой-нибудь конверт с адресом. Но ничего не было.

Двери, ведущие в другие помещения, все были закрыты. Он не осмелился их открывать и зажигать там свет — из страха, что его кто-нибудь увидит снаружи. Как знать, нет ли там за окнами отдельного дома для персонала, откуда просматривается вилла. А без света в чужом доме он ничего бы не нашел.

Вилла располагалась на улице, тянувшейся вдоль озера. Нетрудно было догадаться, что называлась она «Озерной». Таким образом, ему оставалось выяснить только номер дома. А номер крепится обычно на входе в дом или при въезде на участок.

Альмен открыл тяжелую дверь дома. Толстые плети дождя блестели в свете, вырвавшемся из холла. В укрытии под козырьком он тщетно оглядел дверные рамы в поисках номера дома. Он надел пальто и взял зонтик из стойки у гардероба. Осмотрелся, куда бы ненадолго припрятать черный махровый сверток с вазочкой, но потом на всякий случай прихватил его с собой.

Капли тяжело барабанили по зонту. Альмен пересек гравийную подъездную площадку и в слабом свете нашел дорогу, должно быть, ведшую к воротам. Они находились метрах в пятидесяти от дома и оказались незаперты. Там, на правом столбе, наполовину скрытый живой изгородью из туи, стоял номер, белый на синей эмали: 328б.

Улица, которая, скорее всего, называлась Озерной, по левую руку тянулась прямо, как стрела. А справа она вскоре терялась из вида за пологим поворотом. Там теперь показался свет фар, быстро приблизился и высветил занавес дождя своим галогеново-голубым потоком света.

Альмен притаился за живой изгородью и ждал, когда машина проедет мимо.

Это короткое интермеццо вернуло Альмена в реальность. Что он тут, собственно говоря, делает? В своем ли он уме? Неужели он хочет ускользнуть из дома с украденной вазой Галле и надеется остаться непойманным? Завтра же пропажа будет обнаружена, и на кого, кроме него, может пасть подозрение в краже? Ты что, потерял разум, Фриц?

В своих очень редких самообвинениях Альмен всегда называл себя «Фриц», как раньше называл его отец.

Альмен еще немного постоял, пригнувшись за живой изгородью под проливным дождем и размышляя. Потом он сунул черный сверток между плотными густыми ветвями туи и пошел назад в дом.

16

Альмен проснулся в чужой постели один. Постельное белье было атласное, дневной свет фильтровался плотными гардинами, место рядом с ним было еще теплым. Ему не понадобилось много времени, чтобы вызвать в памяти все события последних часов.

Дверь ванной раскрылась, и сквозь полуприкрытые веки Альмен увидел, как Жоэль — как он называл ее теперь из тактических соображений — выспавшаяся, свежая и приведенная в порядок — вошла в спальню. Он сомкнул глаза. Она энергично раздвинула шторы. Он слышал, как ее шаги приближаются. Ощутил ее тяжесть на матраце. Почувствовал аромат новых духов.

— Просыпаясь, я могла бы поклясться, что тебя здесь уже нет.

Губы у нее казались мягкими, а ее губная помада пахла, как дорогая пудра.

17

Час спустя они сидели рядом за столом, где было место еще для двадцати четырех гостей, и пили кофе. Перед ними стояли остатки обильного завтрака, к которому они едва прикоснулись: круассаны, сливочное масло, мед, конфитюры, апельсиновый сок, нарезка, яйца, мюсли, лосось, доска с набором сыров. Их обслуживала одна женщина — и сразу удалялась. Приходила она, только если Жоэль нажимала на маленький пульт, лежавший рядом с ее тарелкой.

Они находились в обеденном зале виллы, окна которого выходили на веранду, в сад и далее на озеро. Дождь уже кончился, но тучи висели все еще низко, отражаясь в черно-серой воде озера.

Помещение, как и весь дом — за исключением комнаты Жоэли, — было обставлено со вкусом. На всем здесь лежала печать слабости хозяина к стилю модерн, да и сама вилла происходила из того времени.

Отец Жоэли, Клаус Хирт, был финансист. Хирт контролировал через свои финансовые компании несколько предприятий страны. Сам он никогда не появлялся на публике; когда ему приходилось выступать в печати, публикацию всегда сопровождала одна и та же фотография, на которой он представлял собой мужчину средних лет. Возраст, давно уже оставленный позади.

Альмен еще ни разу не встречал его, но теперь знал, что они оба приблизительно одинаковой комплекции. Свежая рубашка подошла ему, только воротник был немного великоват. Жоэль дала ему эту рубашку со словами:

— Забери ее, у моего отца их сотни.

— Не могу же я носить рубашку с инициалами К.Х., — открестился Альмен. — У меня есть собственные.

— Тогда выбрось ее. Или используй для протирки обуви.

Освещение позднего утра было неблагоприятно для макияжа Жоэли. Теперь он не вязался с цветом ее лица, в отличие от вчерашнего вечера, когда Альмен видел ее в «Гольден-баре», в опере, в лимузине и в спальне. Макияж неприятно выделялся на этом фоне. Нанесение, структура, пигментирование и переходы были заметны — как на картине, которую рассматриваешь со слишком близкого расстояния. Несмотря на это, выглядела она хорошо. Дело было в ее излучении — излучении человека в хорошем настроении, а возможно, и счастливого. Альмен льстил себя подозрением, что причина в нем. Не обязательно в его личности, а скорее в том факте, что он не сбежал на следующее утро, а оказался еще тут. Может быть, это случалось с Жожо не так часто.

В ходе всего завтрака в их разговоре возникали все более продолжительные паузы. Это был род пауз, которые у пар предшествуют обычно признаниям, предложениям и объяснениям в любви. Но Альмен всякий раз лишал тишину ее значительной весомости, пуская в ход целенаправленную банальность. На сей раз он прибег к такой: