Богомил Райнов - Искатель. 1971. Выпуск №4 Страница 9

— Не все это могут, — согласился хозяин. — А я мог. Вот взгляните!..

Он подбежал к книжному шкафу, выбросил из него несколько старых журналов и жестом триумфатора вытащил откуда-то пожелтевшую смятую рукопись. Она была довольно-таки тоненькой. Сираков приблизил ее к глазам, потом положил на стол, склонился над ней и растроганным голосом прочитал:

— «Декарт, или Единство материи и духа…»

— Хорошо, хорошо, — поспешил я остановить его. — А что вы думаете об электропроводке?

Сираков взглянул на меня, слегка удивленный таким неожиданным поворотом разговора. Потом на его лице отразилось подчеркнутое пренебрежение:

— Проводка? Товарищ инспектор, я размышлял о тайнах духовных феноменов, а не физических… Вот первая и, к сожалению, последняя работа молодого Сиракова…

Он поднял вверх рукопись, словно желая произнести торжественную речь, но я поднялся и любезно проговорил:

— Да, вы правы. Это очень досадно… Как знать, ведь могло выйти такое…

Две минуты спустя я был уже на вполне безопасном расстоянии от философа, то есть тремя этажами выше, у чердака.

На серой двери, ведущей в ателье, висела табличка «Лида Сиракова, художница». Звонка нет, и на табличке есть еще постскриптум: «Стучите громко!»

Что я и делаю. Вскоре дверь широко отворяется, и на пороге я вижу девушку, которая, наверное, и есть Лида Сиракова.

— Вы техник? — спрашивает она, оглядывая меня.

— Не совсем. Я из милиции.

— А-а, из милиции… Прошу вас, заходите!..

Она, по-видимому, скорее заинтригована моим визитом, чем испугана. Проводит меня в большую, светлую комнату. В ней царит артистический беспорядок. На всех стенах как попало развешаны картины — пейзажи и портреты, о художественной ценности которых я не берусь судить. Посреди комнаты на мольберте стоит большое полотно с едва намеченными контурами. На полу — палитры и тюбики с красками, кисти, баночки.

— Садитесь, — пригласила хозяйка, освобождая для меня стул, и, заметив мой вопросительный взгляд, прибавила: — Я, знаете ли, сейчас пытаюсь подражать нашим старым мастерам в смысле цветовой гаммы и сюжета…

— Ага… — кивнул я. — И долго вы намерены подражать?

— Все это учеба, — улыбнулась Лида. Художники бывают разные — декораторы, живописцы, графики. Я бы хотела быть театральным декоратором…

— Ага… — повторил я, сев на освободившийся стул. — Однако я не вижу у вас портрета вашего бывшего квартиранта.

— А знаете, вы почти угадали, — сказала Лида, снова улыбнувшись. — Я как раз собиралась написать его портрет, но сначала мне нужно закончить два больших пейзажа. Ничего, время у меня еще есть.

— Время есть, не спорю. Жаль только, что модели больше нет.

Художница испуганно взглянула на меня. Я кивнул:

— Вы угадали: да, он умер.

— Жаль…

— Вы о портрете? Или…

— Скажете тоже: о портрете…, — насупилась Лида. — Человека жаль. Хотя…

Она умолкла, вспомнив, наверное, старое правило: о мертвых плохо не говорят.

— Что хотя?..

— Он принадлежал к тем людям, которые вызывают не столько жалость, сколько страх…

— Страх?..

— Да, страх. Когда он молча сидел вон там в углу на стуле и я смотрела на него, на его длинную шею с выпирающим кадыком, на угасший и все-таки настороженный взгляд, на его нос, похожий на клюв хищной птицы, мне представлялся орел-стервятник… Таким мне и хотелось написать его — похожим на старую, сморщенную хищную птицу…

— Интересно… А часто он сидел тут у вас?

— Каждый день. В его комнате нет печки, а уже холодно, вот я и приглашала старика сюда, у меня потеплее. Он приходил, садился на стул в углу и так сидел часами, не шелохнувшись.

— Идеальная модель. А о чем он рассказывал?

Лида пренебрежительно сморщила носик:

— Что может рассказать такой, как он!.. Человек, вернувшийся из прошлого… Я так и хотела назвать портрет: «Человек из прошлого». Редкий экземпляр: грабитель и негодяй в чистом виде… А вы лично знали его?

— Да нет. Познакомился я с ним в зале для аутопсии.

Лида снова поморщилась:

— Это другое дело. Нужно было видеть его здесь, когда он сидел на стуле словно в полудреме и в то же время настороже. Человек, которому больше нет смысла грабить, которому некого грабить, у которого нет на это сил, но все рефлексы хищника живут в нем с той же силой.

— А у вас явная склонность к анализу. Наверное, это профессиональная наблюдательность, глаз художника. Так о чем, вы говорите, этот хищник рассказывал?

— Ну о чем он мог говорить? — с досадой в голосе сказала Лида. — Все у него вертелось вокруг одного — куплю новый холст, он сразу спрашивает: «Дорогие сейчас холсты? А краски? Много краски уходит на одну картину? А сколько, к примеру, можно получить за такую картину?» И все в таком же духе. Помню, писала я один пейзаж. «Кому ты его продашь?» — спрашивает. «Именно этот я продавать не собираюсь», — говорю. «Тогда зачем пишешь?» — «Мне приятно заниматься этим, вот я и пишу». Этого он понять не мог. Писать картины просто так, не будучи уверенной, что ты их сможешь продать, — это было выше его понимания, это не укладывалось в его мозгу.

— Интересно, — отметил я, стараясь сдержать вздох. — А что он рассказывал о себе?

— Ничего. Только однажды у нас зашла речь об этих годах, которые он провел в тюрьме. «Долго я сидел, — сказал он. — Но поделом мне».

— Разумное признание.

— Да, но на уме-то у него было другое. «Каждая глупость, — говорил он, — наказуема. Моя глупость заключалась в том, что я не убежал пятого сентября». Что ждать от человека, который не понимает, что вся его жизнь была бессмысленной и жалкой?

— И к тому же преступной, — уточнил я.

Наступила короткая пауза. Хозяйка вспомнила о своих обязанностях.

— Чем вас угостить? — спросила она. И, чтобы я не потребовал чего-нибудь сверхъестественного, быстро добавила: — Вообще-то у меня есть только коньяк.

«Единственное, что я пью», — чуть не вырвалось у меня. Но я вовремя вспомнил о служебном характере моего визита и стоически отказался.

— Мерси. Терпеть не могу алкоголя. Я закурил бы, если вы не возражаете и если в этих бутылках нет легковоспламеняющихся веществ.

— Курите на здоровье. Можете заодно и меня угостить.

Лида села на табуретку перед мольбертом и довольно неумело затянулась.

— Я, если честно признаться, не курю и не люблю табачного дыма, но говорят, что курить — это артистично… А вы как считаете?

— Как-то не думал об этом. А что еще в поведении Медарова обращало на себя внимание?