Геннадий Гусаченко - Покаяние Страница 92

— За что взяли тебя эти волки позорные? — войдя в доверие к сокамернику, спросил агент. — Мусора вонючие, краснопёры легавые!

— Сам не знаю, — трясясь от страха, ответил подозреваемый. — Наверно, за тёщину хату, которую обворовал… Выпить хотелось, трубы горели…

— Вещички–то где? Не все прокутил?

— Ковёр остался… Сервиз, шуба… У дружка моего спрятаны…

— Заныкать надо в другое место. Мусора прошмонают — прищучат тебя! Ты говори адресок. По тюремной почте на волю сообщу, затарят вещички надёжно.

Когда помощник дежурного сержант Вася Саченко привёл задержанного в кабинет, тот дрожал осиновым листом в тихую погоду. Застрощал я бедолагу кражей, ответственностью за дачу ложных показаний, а главное, обещанием рассказать жене и тёще об истинном виновнике исчезновения домашних вещей. Завербовал в осведомители. Теперь он стал моими глазами и ушами в «Лотосе»: кто принёс «толкнуть» там ворованные туфельки на продажу, как расхищает продукты завпроизводством и всё остальное в таком духе. И первая информация от «Музыканта» не заставила себя долго ждать: узнал от него, что официанткой работает девица, больная гонореей. Вытаскиваю её, обязываю посетить венерологический диспансер, естественно, ловлю на компромате, обещая никому ничего не сообщать, если она периодически будет ставить меня в известность обо всём негативном, что делается в кафе. Скоро я знал, какие официантки и как обсчитывают посетителей. Конечно, это вотчина работников ОБХСС — отдела борьбы с хищениями соцсобственности, но мне нужен компромат для новых вербовок. Так коллектив «Лотоса» нашпиговался осведомителями, агентами, доносчиками, следящими друг за другом. В результате задержали Ферзя — вора–рецидивиста, предлагавшего официанткам купить у него краденый японский магнитофон. Под раскрытие пошли девять краж. Очень нужны оперу такие вот «добровольные» помощники, без которых, как без помойного ведра на кухне, не обойтись.

До самого ноября колготились мы по ужасающему уголовному делу с короткой надписью на обложке объёмной папки: «26‑й км.». Подключился КГБ: «Не исключено, что периодические убийства совершаются с целью создать паническую ситуацию в городе, дестабилизировать политическую обстановку…», сообщалось в секретной информации, зачитанной Горватом на оперативке.

Приехали на помощь московские зубры уголовного розыска из МУРа — два седоватых подполковника. Пили водку на берегу Амурского залива, нисколько не заботясь о раскрытии убийств. Они их там в своей Москве столько насмотрелись, что, пользуясь командировкой, проводили её как отдых у моря. Кима Кувардина, подначившего их «служебным отпуском», «прикупили приколом»:

— Хочешь, лейтенант, приёмчик покажу? Ничего не почувствуешь, как ты уже лежишь на полу… Только не бойся… — серьёзно предложил пожилой «муровец».

— А я и не боюсь… С чего вы взяли? Только сильно не бросайте, — согласился Ким, не подозревая подвоха.

— Ладно… Показываю… Обхватывай меня… Так… А теперь суй голову…

— Куда?

— Мне в задницу!

Чтобы не остаться в долгу, сконфуженный Ким тотчас пошёл показывать «приёмчик» другим участковым.

Всему приходит конец. Кровавые злодеяния владивостокского «Джека–потрошителя» — тоже прекратились.

Банально просто раскрылись эти особо тяжкие преступления. Зашёл я как–то в «Книжный мир»… Новинки художественной литературы посмотреть, с Ниной пообщаться, разведать, не удастся ли заглянуть к ней вечерком. Кстати, познакомился с ней на служебной волне: поймал на улице уборщицу этого магазина, торговавшую ворованными из отдела шариковыми ручками — дефицитом того времени. Недостачу пришлось бы возмещать продавцам. Нина благодарила, пригласила «на огонёк».

— Нашли убийцу? — спросила она и, наклонясь над прилавком, шепнула:

— Сегодня ничего не получится… Мой ещё в море не ушёл… Я позвоню…

И уже громко:

— Говорят, зэки сбежали с урановых рудников… Облучились там, поэтому убивают молоденьких девушек и пьют кровь у них… Это правда?

— Брехня…

— Вы спрашивали Омара Хайяма? — обратилась ко мне её подруга, уличённая в спекуляции книгами и внесённая мною в число осведомителей. — Пройдите к этому стеллажу. Вот новый сборник стихов поэта. — Негромко, чтобы другие не слышали, добавила:

— Светлану Сорокину, дочку нашей завотделом, какой–то мичман в кино приглашал сниматься… Съёмки, говорил, в Сахарном ключе… Артистка заболела, а Светка так похожа, что и гримировать не надо. Ну, та рада–радёхонька. Домой забежала переодеться. Мать спросила, куда она собирается, а как услышала про Сахарный ключ, выбежала на улицу, да мичмана того и след простыл. В школе имени Фадеева она учится, в десятом классе…

Я бегом в отдел. Не до персидской поэзии мне сейчас! Хватаю ручку, срочно пишу рапорт капитану Горвату о полученной информации. Вдруг в кабинет вошли начальник городского угро подполковник Сивенок Леонид Маркович и старший опер Толя Лайков. С обоими я был, как мне казалось, в приятельских отношениях, не раз выпивали вместе, закрывшись в кабинете.

— Что пишешь? — заглянул в рапорт Сивенок.

— Какой–то мичман уговаривал Светку Сорокину, десятиклассницу из школы имени Фадеева, в кино на 26‑м километре сниматься… — ляпнул, считая, что все мы сообща работаем на раскрытие убийств. Ляпнул, не подумав, да так и остался сидеть с раскрытым ртом, сожалея о своей болтливости. Спохватился, да поздно: ещё не договорил, как сыщики крутнулись из кабинета, прыгнули в «Волгу» и укатили.

Я понял, что безнадёжно «прокололся». Трясущейся рукой торопливо дописал рапорт и без стука вбежал в кабинет Горвата, положил перед ним простой лист бумаги, но уже обладающий незримой силой влиять на человеческие судьбы. Василий Васильевич устало пробежал глазами по этому обычному на вид бумажному листу, но вдруг схватил трубку прямого телефона с генералом.

— Установили… Мичман… Под видом артиста в кино сниматься предлагал… Что?! Знаете? Как? Сивенок по рации уже сообщил?

Горват вопросительно посмотрел на меня.

— Сивенок заглянул в рапорт, когда я писал… Лайков с ним был…

Капитан милиции положил трубку и посмотрел на меня укоряющее — уничтожающим взглядом, готовым испепелить в порошок.

— Два месяца весь Первореченский отдел выбивался из сил, а ты?! Просрал информацию Сивенку и Лайкову, чтобы эти чудаки на букву «эм» загребли жар чужими руками и пожинали лавры? П… ты! Что я тебе больше могу сказать? — со вздохом и с горечью в голосе проговорил Горват. Ругательно–оскорбительное слово он произнёс чисто по–хохляцки: через букву «э».