Ева Воляк - Архипелаг мореплавателей Страница 10

На противоположном конце Прибрежной улицы стоит другой отель. Управляет им родная сестра Эгги Грей — Мэри. Старожилы утверждают, что пожилые дамы испокон веков соперничают друг с другом как на общественной, так и на профессиональной ниве. Отель Эгги — ее личная собственность и носит красноречивое название «У Эгги Грей». Поэтому Мэри, болезненно переживая роль администратора в государственном заведении с безликим названием «Касино», компенсирует свое ущербное положение активностью на социальной ниве. Как только по Апиа распространяется весть, что Эгги строит новый павильон, в местной газете появляется заметка об участии Мэри в благотворительном мероприятии. Если Эгги открывает новый бар, Мэри берет шефство над делегацией самоанских девушек, отправляющейся на конкурс красоты в Австралию.

Мэри, в отличие от сестры, маленькая, кругленькая, со смешными кудряшками. Постукивая высокими каблучками, она появляется то на обеде в честь мистера Икса, то на коктейле у мистера Игрека. Она безошибочно знает, каков курс Смитов на социальной бирже и на каком уровне устроят прием Брауны, какие светские и официальные персоны примут в нем участие и кого обойдут. Короче говоря, Мэри — живая хроника немного смешного, немного грустного и очень специфичного мирка «сливок» Апиа.

«Касино» процветает только по инерции, так как доход от отеля идет в пользу государства. Живут там те, кто в какой-то степени связан с государственным сектором: приглашенные специалисты, представители различных агентств ООН, эксперты, положение которых не обязывает правительство платить доллары за апартаменты для них у Эгги. Поэтому мы сразу же после прибытия в Апиа попали в «Касино».

Мы приехали поздним вечером. Заспанный бой внес чемоданы в отель и исчез. Я огляделась вокруг. От огромной комнаты бросало в дрожь. Какие-то столбики, колонки, узкие оконца, фестоны паутины под потолком… Со стены на меня сурово смотрела английская королева. Казалось, она высунулась из рамы и спрашивает: «А вы, выскочки, чего здесь ищите?!» Тем временем послышался стук каблучков, и из темного коридора появилась Мэри.

— Добро пожаловать, добро пожаловать! Как добрались? Номер приготовлен. Сионе, помоги внести чемоданы!

По скрипящим ступенькам мы поднялись на второй этаж и попали в деревянную галерею, откуда двери вели в отдельные номера. Сионе распахнул одну из них и внес багаж. Когда он уходил, я шепотом напомнила мужу:

— На чай.

Збышек протянул заранее приготовленную монету. Но парнишка отскочил в сторону, как ошпаренный. Он недвусмысленно отказывался принять деньги и даже казался оскорбленным.

— Может быть, ему мало монеты? А может быть, это сын заведующей? — размышляли мы после его ухода с неприятным чувством совершенной бестактности.

В ту ночь мы долго не могли заснуть. Комары проникали в комнату через дырки в сетках на окнах и жужжали, как безумные. Море шумело за порогом. Я думала о «Касино», о котором мне рассказали по дороге с аэродрома. Это большая деревянная развалина — самое старое здание на Самоа. Оно наполнено отголосками давно минувших событий, тенями давно умерших людей. Здесь перед первой мировой войной была резиденция немецких колониальных властей: доктор Зольф, первый немецкий губернатор Самоа, сидел здесь с вождями за чашкой кавы. А его преемник, Эрих Шульц, в августе 1914 г. принявший решение сдать острова англичанам, наблюдал отсюда 29 августа того же года за высадкой новозеландских войск.

С тех пор здание изрядно обветшало. Деревянные перекрытия сгнили, паркет выпал, перила на элегантных верандах и галереях сломались. Уже сменились три поколения людей и бесчисленные поколения пауков, а дух губернатора Шульца все еще прячется по мрачным углам. Ночью со всех сторон слышны шорохи и треск. Ими наполнен весь дом. Кажется, что их издают пол, стены и потолок. Это короеды пожирают наследие колониализма.

На следующее утро милый Марсель Корруа с некоторым опозданием предупредил нас:

— Да, забыл вам вчера сказать, чтобы вы не давали самоанцам на чай. Вы оскорбите их чувство собственного достоинства. Если хотите, можете предложить им сигареты или какую-нибудь безделицу, но только не деньги!

Слишком поздно!

Бродяги Южных морей

В Апиа кроме туристов, специалистов, связанных контрактами, и весьма многочисленной европейской колонии можно встретить еще один сорт иностранцев.

Появляются они неизвестно откуда. Их выплевывают затхлые суденышки, перевозящие копру, яхты с прогнившей палубой, приносят пассаты и западные ветры. Это настоящие перелетные птицы. Вчера их еще не было, а сегодня они тут как тут: сидят в плетеных креслах бара «Касино» и потягивают пиво из щербатых кружек, водят тяжелым взглядом по зелени деревьев и океану за окнами, молчат. Вдруг ни с того ни с сего они начинают говорить о себе безудержно и бесстыдно. Выворачивают наизнанку свою жизнь, как старый тулуп. Рассматривают под микроскопом каждое зернышко успеха, раздувают его в большие разноцветные шары и забавляются на глазах слушателей. Потом — трах! Шар счастья лопается. Из него с шипением выходят дни сытости и веселья. Остается серый сморщенный мешочек воспоминаний да заурядные, печальные люди в пропотевших рубашках. Их много слоняется по набережной, разочарованных и никому не нужных. Иногда, на короткое время, они пускают анемичные корешки привязанности и обосновываются на несколько месяцев в полных тараканов апартаментах тетушки Мэри. Где-то они работают, что-то делают, пытаясь обмануть горечь прошлого, но в один прекрасный день исчезают.

Есть здесь люди и другого сорта. Это бизнесмены и технические работники, прилетающие сюда из Соединенных Штатов, Австралии, Новой Зеландии… Их фетиш — гигиена и деньги. Опрятные, распространяющие вокруг себя запах одеколона, очень спокойные, они подъезжают к отелю на такси и с подозрением рассматривают мутные рюмки под «мартини». Они приезжают сюда, потому что должны выполнить свою миссию. Их окружает атмосфера рационализма и умеренности. Но после нескольких дней повышенной влажности и нестерпимой жары их охватывает беспокойство. Их энергия размягчается до консистенции гуммиарабика, деятельность увязает в бесконечном количестве недель без начала и конца. Время утрачивает для них свое условное измерение.

Они уезжают в замешательстве и с неприятным чувством тревоги. Или, во что, казалось бы, трудно поверить, постепенно теряют свой безукоризненный внешний вид и свои old spice[4]. Незаметно обрастают они новыми привычками, напяливают на себя цветастые рубахи с пятнами пота под мышками. Они расслабляются, опускаются и… остаются. Сначала они думают, что в любую минуту, когда захотят, смогут уехать отсюда, и верят в то, что сохранили напористость и твердость. Они клянутся с завтрашнего дня начать новую жизнь и собираются в дальнюю дорогу, но в один прекрасный день начинают понимать, что завтра не будет. Есть только сегодня и еще раз сегодня и так до самого конца. Неужели во всем этом виновата душевная вялость, которую порождает горячий и душный климат? Неужели они теряют силу воли? Некоторые бунтуют, некоторые уезжают. Но кто из них сможет навсегда вырвать остров из своего сердца и памяти?