Г Метельский - По кромке двух океанов Страница 19

Я сижу рядом с гидрологом. Каждые пять минут он смотрит в свой глубокий «персональный» иллюминатор, потом выбирает карандаш из коробки, зачерчивает им кусок карты, ставит условные значки — круги, ромбы, квадраты, треугольники с цифрами внутри.

Прислушиваюсь к бормотанию гидролога, к странным, непривычным названиям разных состояний льда и снега: склянка (тонкий, прозрачный ледок в виде блестящей хрупкой корки), нилас (эластичный, легко изгибающийся на волне и зыби лед), снежура (вязкая кашицеобразная масса от обилия выпавшего на воду снега), — а также к знакомым: ледяные иглы, сало, шуга…

За соседним столом работает штурман. Он тоже чертит, считает на логарифмической линейке, подходит к бортовому визиру, прищурясь, смотрит в длинную черную трубку — определяет, где мы находимся сейчас.

И так час за часом…

Уже давно мы обогнали ледокол «Капитан Мелехов», ведущий три судна — два лесовоза и знакомую по вчерашнему разговору в штабе «Бирюсу», и теперь идем далеко впереди, высматривая, выбирая наилучший путь для каравана.

Льды, льды, льды…

Часа в три мы обедаем. Задолго до этого времени по самолету разносится аппетитный запах вареной птицы, как выясняется за обедом, дикой утки. Из-под крышки кастрюли косо бьют струйки белого пара. Бортмеханик достает миски, ложки, режет пышный хлеб.

— Остров Белуха, — говорит капитан-наставник. Он совсем молод лицом, и странно видеть его полуседые густые волосы, лихо зачесанные назад.

Мы уже пролетели над островами Вардроппера, Арктического Института, Скотт-Гансена, Рингнес, Кравкова и сейчас идем к самой северной точке нашего маршрута. Я прошу штурмана сказать мне, когда будет эта самая точка, чтобы, не дай бог, не пропустить ее.

— Семьдесят шесть градусов сорок пять минут, — вскоре объявляет штурман. — Севернее не полетим.

Я смотрю вниз и вижу все такой же битый лед, все такие же торосы. Вроде бы ничего особенного. Должно быть, вот так выглядит и полюс…

С этой «высшей» точки мы теперь как бы спускаемся ниже и влево, забирая к востоку до рассыпанных по океану островов, островков, скал, именуемых архипелагом Норденшельда. Под нами, если смотреть на карту, — Северная Земля, остров Домашний с одинокой могилой Ушакова. Правее мыс Челюскин — самая северная отметка Азии. Но до него мы не доходим и у девяносто одного градуса восточной долготы поворачиваем на запад, к дому. На сотни километров вперед разведан путь для каравана судов. Теперь ясно, где и какой на этом пути лед — сплошной, битый, разрушенный, торосистый — и как обойти ледяные поля, выйти на чистую воду.

По- прежнему идет, стучит по самолету крупный дождь, будто просится путник в дом. Иногда прорывается сквозь тучи скупое, негреющее солнце, и тогда все преображается вокруг. Вспыхивают голубым и зеленым льды, ослепительно блестят их свежеобломанные края, искрится пористая снежная корка, напоминая дорогую парчу, пятна воды, до этого казавшиеся грязно-серыми, яснеют, наливаются голубым светом.

Но не надолго. Через несколько минут становится настолько темно, что штурман включает электричество: не видно делений на логарифмической линейке. Что-то тусклое, плотное, зловещее окружает самолет, который начинает вибрировать, дрожать, словно от страха.

И вдруг орудийным выстрелом с близкой дистанции раздается удар грома. Блещут, проносятся косые молнии, и все за иллюминаторами становится на миг голубоватым, волшебным.

— Вот попались! — весело кричит командир корабля, оборачиваясь.

Он срочно уводит машину от грозы, обходит ее. Мрак постепенно редеет, появляются прогалины в тучах, и через эти окна видны сказочно освещенные низкими молниями голубые торосы.

Мы вылетели в одиннадцать часов по местному времени, сейчас уже девятнадцать. Вот-вот состоится встреча с ледоколом, ради которой экипаж и гидрологи болтаются в воздухе треть суток. Карта уже готова, подписана, скопирована на кальку. Жирной линией нанесен рекомендованный каравану путь. Гидролог складывает кальку, заворачивает в подвернувшуюся под руку обложку какого-то журнала и закладывает в цилиндрик цвета спелой моркови. К цилиндрику на длинной бечевке привязывается такого же цвета поплавок.

Наступают последние, самые тревожные и ответственные минуты.

Капитан- наставник надевает наушники-блюдца и связывается с ледоколом.

— Сейчас бросать будем, — говорит он в микрофон капитану ледокола. — Приготовились!

Бортмеханик раскрывает дверь в небо и стоит, прижавшись к стене и держа наготове свой драгоценный груз.

Взгляды всех обращены вперед и чуть вправо, откуда должен показаться караван. Я вижу его сначала в локаторе — на голубом поле, по которому вращается тонкий зеленый лучик, потом и через окно.

Самолет снижается до пятидесяти метров.

— За мачту зацепишь! — доносится из наушников голос с «Мелехова».

В этот момент гудит сирена, бортмеханик бросает вниз вымпел. Несколько долгих, напряженных до предела секунд тишины, сменяющейся громким облегченным вздохом.

— Прямо ему на антенну попали!

— А ты как думал! — радуется бортмеханик. Вот и все. Можно прямиком лететь домой.

Вскоре на горизонте показывается Диксон. Штурман подводит итог: за десять часов пять минут пройдено две тысячи семьсот километров.

На аэродроме по-прежнему безлюдно. Самолеты, прилетевшие сюда несколько дней назад, стоят на своих местах. В небо хмуро и пусто… Хотя нет! Что-то большое сигарообразное, такого же морковного, что и вымпел, цвета косо и быстро поднимается с земли и скрывается в тучах.

— Радиозонд с метеостанции запустили, — говорит пилот.

На метеостанцию я иду завтра во второй половине дня, убедившись, что летная погода не наступила и самолеты, как стояли, так и будут стоять, крепко привязанные к земле.

Диксонская гидрометеостанция — одна из старейших в стране: она начала работать в 1916 году. Десятки других станций, подчиненных Диксонскому арктическому метеоцентру, значительно моложе. Я вижу их на карте — красные кружочки, разбросанные от острова Виктория в Баренцевом море и до острова Преображения в море Лаптевых. На Челюскине. На Северной Земле. На острове Рудольфа.

— По сравнению с ними мы — типичные южане. Всего семьдесят три градуса и тридцать минут. До полюса еще семьсот восемьдесят километров, — рассказывает старший инженер гидрометеоролог Виктор Владиславович Гедройц.

Я помню старые метеостанции с их традиционными, слущающимися ветра флюгерами, с визуальным наблюдением облаков. Здесь эти операции выполняют автоматы. Щелчок выключателя — и медленно открывается крышка прибора, нацелившего в небо свой оптический глаз. Посланный импульс отражается от облака или тучи, и на шкале видно, как далеко до него. Тут же на столе стоит другой прибор, заменивший флюгер. Он показывает скорость и направление ветра.