Владимир Иорданский - Африканскими дорогами Страница 22

Дорога на Кумаси шла между больших, низких домов под красными от ржавчины крышами из гофрированного железа с открытыми внутренними дворами, где готовилась пища, стиралось и сушилось белье, играли дети. В каждом таком доме проживала группа связанных между собой узами родства семей.

У потрескавшихся глиняных стен росли папайи с кружевными, узорчатыми листьями и напоминающими дыни плодами. Кое-где перед домами, на козлах были растянуты маты, на которых провеивались коричневые, почти черные бобы какао. В окрестных деревушках было немало посадок шоколадного дерева.

Учитель Кофи Ачимпонг принял меня в своем доме, рядом с деревенской школой. Он с полуслова понял мои вопросы о новых веяниях в жизни крестьянской общины.

— И старейшины и деревенская знать попытались использовать давние порядки в целях собственного обогащения, — говорил Кофи Ачимпонг. — Они заставляли крестьян увеличивать традиционные подношения по случаю общинных праздников, стали взимать денежные поборы за выделяемую в пользование молодых семей общинную землю.

Мы провели вдвоем вечер. Деревенский учитель рассказывал, что резко возрос традиционный выкуп за невесту. Он объяснял это тем, что женский труд в земледелии приобрел большее значение, чем имел прежде. Молодежи стало труднее основывать собственную семью, заводить свое хозяйство.

— Никогда в деревне не было такой вражды между людьми, как сейчас, — говорил Кофи. — Никогда раньше дети не поднимались против родителей, младшие — против старших, рядовые общинники — против вождей. Теперь дня не проходит без распрей.

В этой связи мне вспомнились наблюдения, высказанные французским африканистом Жаном Сюрэ-Каналем в книге, посвященной Гвинейской Республике. Рассказывая о прогрессивной политике правительства этой страны, он писал: «Разлагаясь под воздействием распространяющихся товарных отношений и денежной экономики, традиционные структуры стихийно уступали место обществу мелких производителей, работающих на рынок, — крестьян, торговцев, предпринимателей. Эта эволюция, естественно, порождала дух индивидуализма и рвачества в полном противоречии с общим и национальным интересом, на котором хотела упрочиться новая экономическая система… Могут ли противостоять этому губительному индивидуализму старый африканский коллективизм и его мощные остатки, сохраняющиеся в общественной психологии?»

Подобные явления прослеживались не только в Гвинее. В сущности, повсюду в Тропической Африке распространялся этот дух индивидуализма.

Но был ли этот процесс только отрицательным? Думается, что, разрушая архаичные общественные порядки, он создавал предпосылки для дальнейшего освобождения и человека и его сознания. Не он ли привел в конечном счете к возникновению мощных антиколониалистских движений? Не его ли воздействие подталкивало вперед развитие африканского общества и в эпоху независимости?

Вероятно, ломка старых порядков шла бы еще энергичнее, еще быстрее, если бы не несколько факторов, притуплявших остроту внутренних противоречий в крестьянстве. Так, прочность общинных принципов землепользования, не допуская перераспределения земли, препятствовала как полному разорению самых бедных, так и обогащению самых богатых. Уход из деревень наиболее энергичных, наиболее недовольных существующими отношениями юношей и девушек парализовал борьбу против древних, закреплявших господство стариков и племенной знати структур. Свое притупляющее влияние оказывало и воздействие на общественную борьбу архаичного мировоззрения, которое далеко не утратило давней силы.

Среди красных холмов Мадагаскара

Дорога от Таматаве, этого важнейшего порта Малагасийской Республики, к курортному местечку Фульпуэнт шла вдоль берега Индийского океана. Справа тянулась узкая полоса песчаных дюн и ряды невысоких, наклонившихся в сторону океана кокосовых пальм, а слева волнами бежали холмы, на крутых склонах которых были разбросаны «деревья путешественника», увенчанные пучками широких и длинных, образующих гигантский веер листьев. В их пазухах всегда есть вода, которой может утолить жажду измученный дорогой путник.

Деревни были редки и ничем не напоминали селений Центрального Мадагаскара. Вместо высоких, часто в два этажа, глинобитных либо кирпичных домов, под острыми черепичными крышами, которые встречались в окрестностях столицы Малагасийской Республики — Антананариву, местный крестьянин строил из пальмового листа и длинных, тонких жердей хижины-шалаши. Они словно висели над самой землей, поддерживаемые десятками вбитых в песок столбиков. Видно, многовековое соседство с океаном научило крестьянина и тому, как защищаться от влаги, которая в прочном глинобитном здании все разъела бы гнилью, и тому, как спасти свой скарб от волн, которые в сильный ветер перехлестывают через дюны.

На юге Ганы, в дельте реки Вольты я видел похожие деревни. Они также прятались в пальмовых рощах среди песчаных дюн. Помню, и тогда меня восхитило умение крестьянина-африканца приспособить свой быт к труднейшим условиям жизни. Но одновременно я был удивлен глубокой архаичностью этих приморских деревушек. Время словно прошло мимо сплетенных из пальмовых листьев, вросших в песок жилищ.

В поездке из Таматаве в Фульпуэнт меня сопровождал чиновник из министерства иностранных дел — молодой экономист с европейским образованием. Я спросил его, как он объясняет, почему рядом с большим морским портом, где ключом бьет жизнь, сохраняются деревни, быт которых неподвижен и застоен.

Мой спутник словно ждал такого вопроса.

— Малагасийский крестьянин глубоко консервативен, — заговорил он. — Он упорно держится за верования, которые века назад принес с собой на Мадагаскар после долгих странствий через Индийский океан с островов современной Индонезии. А религия предков учит, что подлинная жизнь начинается лишь после смерти. И вот малагасиец больше денег тратит на сооружение богатых склепов для покойников, чем на улучшение собственного жилища. Он равнодушен к тому, что мы называем прогрессом.

Я не стал спорить с мнением моего спутника, которое он высказал как дипломат, а не как экономист. Было слишком очевидно, что ему трудно касаться подлинных причин застойности местной деревни. Эти причины имели политический характер, вокруг них велись жгучие споры, причем часто под вопрос ставилось само отношение тогдашнего правительства республики к крестьянству. Никто из участников полемики не сбрасывал со счетов влияния, действительно серьезного, традиционных верований на быт деревни, но были крайне редки и утверждения вроде тех, что я услышал от сопровождавшего меня дипломата-экономиста. Нет, малагасийский крестьянин отнюдь не равнодушен к прогрессу.