Жан Беливо - В поисках себя. История человека, обошедшего Землю пешком Страница 23

Я спускаюсь к Голубому Нилу по новой, только что построенной дороге, над которой трудились японцы. Строителям повезло с подрядчиком — как я успел узнать, им платили в день по двадцать пять бирр, то есть около трех с половиной долларов. А китайцы платят всего пятнадцать бирр. В пути я встречаю группу паломников, которые возвращаются из долины с бутылками, наполненными святой водой. Какой-то коммивояжер предлагает мне крышу над головой — он живет недалеко, по другую сторону холма, — и бросает многозначительные взгляды на моего молодого спутника. Этот парень присоединился ко мне на днях, и с тех пор я никак не могу от него избавиться. Торговец Абибау, отложив свой товар, приглашает нас попробовать маисовое пиво в «Телла Хаус» — так гласит «вывеска», обычный листок бумаги, накрученный на длинную перекладину, висящую над входом в этот крошечный бар. Мы заходим в тесноватое помещение, стены которого выложены из смеси глины и соломенных стеблей. Внутри несколько местных жителей что-то неспешно обсуждают, сидя вдоль стен на скамьях из затвердевшей грязи, покрытых козьими шкурами. Масляная лампа, сделанная из обычной пивной бутылки, почти не освещает ничьих лиц, так что я едва различаю их очертания. Официантка приносит мне то самое драгоценное телла, а я изучаю на стенах плакаты с изображением Девы Марии с младенцем Иисусом на руках. Мы обсуждаем самые простые темы на смеси английского и амхарского языков, а потом Абибау внезапно понижает голос и советует мне держаться подальше от молодого человека, напросившегося ко мне в компаньоны: «Он ворюга, говорю тебе». Все оборачиваются и смотрят на нас в упор, покуда парнишка бормочет какие-то оправдания. Я же, неспешно подняв на него глаза, спокойно говорю:

— Я знаю, кто ты. Ты воруешь. Ты обманываешь, чтобы утащить деньги. Это твоя жизнь и твой выбор — я их уважаю. Но думаю, что ты мог бы жить по-другому.

Парень начинает реветь. Когда мы выходим на улицу, под дождь, наши пути наконец расходятся. Он исчезает, так ничего и не украв у меня.

А тем временем я спускаюсь к границе с Суданом, живущим в мире и согласии со всеми своими обитателями. Горы вокруг меня укрыты веселым ковром из желтых цветочков, которые почему-то напоминают мне здешнюю столицу Аддис-Абебу, название которой в переводе с амхарского означает «новый цветок». Такой знак я воспринимаю как прощальный подарок от этой суровой и гордой страны, которая в одиночку прошла пятитысячелетнюю историю, и никто, совсем никто ни разу не пришел ей на помощь…

Высоко в небе облака вдруг начинают сгущаться, но вскоре рассеиваются, будто они так и не решили, как лучше поступить — собраться в грозовую тучу или все-таки растаять. Это означает, что землю дождей я наконец-то преодолел. Дорога становится все более безлюдной, лиственные деревья уступают место тернистым кустарникам. Как в Мексике или Перу, как под солнцем Чили или Мозамбика, я слышу воркование голубей, чувствую горячее дыхание ветра, скользящего между ветвями кустарника…

Впереди пустыня.

Мир без женщин

3 октября 2004 — 29 декабря 2004

Судан

Я ожидал увидеть нечто более символичное, нежели эта жалкая лачужка на красно-коричневой земле западного берега реки, где сотрудники иммиграционной службы Судана просто взяли мои пять тысяч динаров в обмен на бумагу, исписанную арабской вязью. 12 октября 2004 года я наконец попадаю в мусульманские земли. По зарослям кунжута крестьяне в джеллабах[58] разъезжают на тракторах — вот он, явный и заметный атрибут достатка, который так контрастирует с привычными ручными инструментами соседней Эфиопии. Я машу местным жителям рукой, слегка тревожась, какой прием окажут мне в этих засушливых краях, которые арабские завоеватели некогда окрестили Билад аль-Судан, «страной черных». Кто они такие?

На протяжении целого года кровопролитная гражданская война рвала на части Дарфур, расположенный к западу от моего маршрута. Повстанцы выдвигали требования более справедливого разделения благ и ресурсов, все это происходило на фоне этнических распрей. Некоторое время назад моя дорогая Люси прочла, что Африканский союз отправляет в эти края более трех тысяч солдат… Она тревожится обо мне, моя Люси. Я бы даже сказал, она объята ужасом. Однако там, где пролегает мой путь, ничто даже не намекает на то, что рядом творятся чудовищные злодеяния. Именно здесь я впервые воочию наблюдал величайшую загадку природы: как жизнь превращает человека либо в божье создание, либо в исчадие ада. В зависимости от обстоятельств… Когда под прохудившейся крышей жалкой лачуги плачет у изголовья дрожащей, умирающей от малярии дочери убитый горем отец, в этот момент в нем просыпается дьявол. Я видел такую семью — за два дня до того, как пересечь границу. Их история поразила меня своей печальной пронзительностью. Хрупкое детское тельце сковывают судороги, и множество заботливых рук тут же тянутся на помощь, чтобы облегчить ее боль. Я беру жаропонижающие таблетки и пытаюсь руками растолочь их в порошок, чтобы растворить в воде, но девочка не может даже пить. Родители решаются везти ее в госпиталь, это довольно далеко, выше по той же дороге, где пройду я. На следующий день, когда я вхожу в Доху, встречаю эту же семью — они бережно укладывают в грузовичок маленькое тельце, с головой завернутое в белую простыню. Подойти к ним уже не решаюсь… Я испытываю огромную боль за судьбы этих простых бедных людей, обреченных на такие жестокие пытки, но всеми силами старающихся сохранить остатки надежды. Насколько я успел разобраться, это отношение к жизни в большей степени проистекает от религии. Властный и повелевающий ислам, в сущности, диктует человеку столько условий и правил, что, пожалуй, именно они придают смысл каждому новому дню.

К вечеру 15 октября я прибываю в Сабун после утомительного перехода по иссушенной бедной земле. Один эритреец, владелец скромного ресторанчика, расположенного на рынке бобов, приглашает меня отужинать. Здесь, расположившись в тени под навесами, на дешевеньких нейлоновых циновках, уже сидят несколько мужчин. Они пьют чай и беседуют, но вдруг перестают оживленно жестикулировать и замирают. Их взоры устремляются вверх: на востоке поднимается в небеса тоненький лунный серп. Начался священный месяц Рамадан, и все возрадовались. Спать я устраиваюсь прямо на полу, который обдает меня теплом, накопленным за день. А наутро по нестерпимому пеклу я продолжаю свой путь, мои адски отекшие ступни уже не влезают в ботинки, так что приходится разрезать их прямо по мыску, между подошвой и союзкой. Идти легче, правда, ненамного, ведь ботинки теперь «каши просят».

Да и сам я ужасно голоден. Целый день толкаю свою коляску по дороге, идущей вдоль плодородных полей, и чертовски голоден…

Те лавчонки, что изредка попадаются по дороге, закрыты — выходит, в этом краю я не найду даже крошки хлеба. К счастью, глиняные миски, стоящие вдоль дороги, полны свежей дождевой воды — я с наслаждением утоляю жажду на этом мучительном палящем солнце. И продолжаю шагать дальше, размышляя о том, что путь мой чересчур длинный, а жизнь — чересчур короткая… Но по вечерам я становлюсь желанным гостем в каждой новой деревушке. И как бы скромно ни жили там люди, любой считает своим долгом отворить дверь путнику, проявить искреннее и глубокое гостеприимство. Каждый вечер, когда прием пищи дозволен, мы вместе ужинаем, и я проникаюсь атмосферой спокойствия, которая царит в это священное время. Как-то ночью интересуюсь у своего хозяина:

— Скажи, вот я, белый, путешествую по вашим краям. Будет опасно, если я устрою привал прямо у дороги?

— Да нет же! — восклицает он. — Здесь везде совершенно безопасно!

Очень скоро мне доведется убедиться в правоте его слов. Те месяцы, что я провел в Судане, были самыми спокойными и мирными за все путешествие! И днем, и ночью я пребываю в атмосфере умиротворения, не испытывая никаких тревог и опасений. Все опасности копятся там, за стенами домов, прямо в человеческих душах…

Великая мощь религиозного культа преследует меня каждый день. Повсюду меня пытаются обратить в иную веру, и с каждым разом все труднее сменить тему разговора со случайными встречными, с людьми, пускающими меня на ночлег… Вездесущая вера проникает во все сферы человеческой жизни; дни проходят здесь в постах, молитвах, омовениях и чтении Корана. Я слушаю и молчу. Сидя вместе с хозяевами дома на длинных коврах, я задаюсь вопросом: где сейчас находятся их жены, сестры, дочери? Такое ощущение, что они пребывают в другом мире. Только где же этот мир находится? Кругом встречаю одних только мужчин, любезных, радушных, гостеприимных…

Сегодня — исключение. Я все-таки встретил женщину. Я случайно заприметил ее издали. Она присела у обочины. И даже под темной накидкой видно, что у нее здорово распух один глаз…