Дэвид Бирн - Весь мир: Записки велосипедиста Страница 23

Лифт в отеле «Пера-Палас», 1994

Сакип Сабанчи

На следующий день «Дизайнеры снов» заехали за мной в отель, а оттуда мы двинулись параллельно Босфору. Группу возглавлял Архан, похожий на турецкого Тэн-Тэна, с торчащей надо лбом прядью волос. «Фабрика» в основном занимается графическим дизайном, но к тому же устраивает презентации, показы мод и рэйвы. К нам присоединились Эсра — женщина, которая, повидимому, спланировала сегодняшний выезд, — и друг Архана по имени Саба, пожилой художник-турок, живущий сейчас на Эльбе, острове у берегов Италии. Идет дождь, движение как обычно перегружено, по этой улице я уже проезжал на своем байке, так что я тихонько засыпаю на заднем сиденье. Сквозь дремоту слышу, как Саба, чуточку марксист, возмущается при виде новых биллбордов, наводнивших город в последнее время: «Кому принадлежат мои глаза? Кто заплатил за то, что я вижу?»

Молодая «гражданка мира» Эсра, художник левых убеждений Саба и дизайнер-промоутер-рэйвер Архан — интересная получилась компания…

«Дэвид, мы прибыли!» — тормошит меня Эсра, и я просыпаюсь. Прямо впереди — большие белые ворота, которые открываются, чтобы впустить наш автомобиль. Дорожка за ними упирается вдали в громадную усадьбу с видом на Босфор. Слева расположился недавно выстроенный домик поменьше. Я шагаю к усадьбе, еще не успев толком проснуться. «Нет, нам не туда, нам в другой дом!» — окликают сзади. Проходя перед массивным венецианским окном, я машу рукой женщине с ребенком, сидящей на диване в обставленной со вкусом современной комнате.

Женщина выходит встретить нас. Странно, но она не стала намного выше, поднявшись с дивана: ее ноги скручены церебральным параличом. К нам выходит ее сестра, которая предлагает напитки, за которыми бежит дворецкий в двубортном пиджаке. Светская беседа. Извинения за отсутствие на открытии моей экспозиции. Молчаливая женщина, которую нам так и не представили, кормит ребенка. Я брожу по комнате, разглядывая висящие на стенах картины в резных позолоченных рамах.

Эсра объявляет, что мы можем взглянуть на коллекцию отца Сакипа, если хотим. Я понятия не имею, о какой коллекции речь, но с энтузиазмом соглашаюсь. Мы направляемся в большой особняк, предупредив слуг по телефону о своем появлении. Сестра, няня и ребенок остаются. Сакип Сабанчи был одним из успешнейших бизнесменов Турции. К тому же он известен и как филантроп: на его средства строились больницы, он основал университет.

У входа встречает все тот же дворецкий: должно быть, он незаметно выскользнул, чтобы опередить нас. Этот огромный дом — настоящий музей, в викторианском смысле этого слова. Весь первый этаж завешен картинами от пола до потолка, повсюду вазы, старинная мебель, статуи и застекленные витрины с серебряными предметами. Когда мы переходим в следующий зал, звучит объявление: «Это Синяя комната» — и ни слова больше. Дворецкий отвечает на все вопросы об отдельных произведениях живописи. Залы сменяют друг друга. Саба, многое повидавший в жизни благодаря возрасту, узнает работы собратьев — турецких художников, эмигрировавших в Париж. Большинство других полотен выполнены в «ориентальном» стиле, это сентиментальные изображения уличной жизни Стамбула оттоманской эпохи. Впрочем, здесь встречаются и русские романтические пейзажи: «Закат над Невой» и виды Санкт-Петербурга.

Второй этаж, куда мы поднимаемся по лестнице, отведен удивительному собранию образчиков каллиграфии. Суждения о законе и политики той же оттоманской эпохи, письма, а также, разумеется, экземпляры Корана, открытые на вызолоченных страницах с искусно украшенными отрывками из «Книги книг». Все они великолепны. Любопытно, что шедевры оттоманской и азиатской каллиграфии оказывают на нас, с нашим сегодняшним (западным) вкусом, куда большее впечатление, чем представленные этажом ниже, вполне западные по духу картины и скульптуры. Произведения старых художников Запада, в особенности ориенталистов, имеют для нас привкус устаревшей колониальной романтики, они рисуют нам тот Восток, который навсегда остался в прошлом — к радости некоторых. Эти картины слишком настойчиво напоминают о былых предубеждениях и самодовольстве. А вот каллиграфия — по крайней мере, на данный момент — кажется идеально синхронизированной с современным западным мироощущением: текст как произведение искусства, слово — безупречно овеществленная мысль… Даже если в эпоху создания этих шедевров восприятие искусства на Западе и близко не подбиралось к столь абстрактным, формальным идеям.

G. Dagli Orti/ De Agostini Picture Library/Getty Images

Танец живота

По возвращении в гостиницу я встречаюсь с группой турецких экспатриантов (которые живут сегодня в Бельгии, в Нью-Джерси, в Чикаго) и, дождавшись появления казахского джентльмена, мы направляемся в кварталы Сулукуле, чтобы по сходной цене насладиться кушаньями, напитками и танцами. Этому цыганскому району не меньше тысячи лет, он почти целиком состоит из полуразрушенных домиков и чайных заведений, по его древним мощеным улочкам шатается множество людей, наслаждающихся вечерней прохладой. Печально, но сегодня все эти кварталы — под угрозой сноса, к ним давно присматриваются застройщики.

Наш казахский друг точно знает, в какое заведение мы держим путь, и потому мы не обращаем внимания на мальчишек, роящихся вокруг нашей машины с призывами посетить принадлежащие их семействам кафе. В искомом «уютном уголке» нас встречают другие казахи — банкиры, по их заверениям, но на банковских работников вовсе не похожие, — а также группа крашеных блондинок в мешковатых свитерах и со слоем румян на щеках. Мать семейства, низенькая женщина в домашнем наряде (она что, беременна?), ведет нас наверх, в «нашу» комнату, где нас будут развлекать и (мы уже предупреждены) выкачивать из нас деньги.

Обстановка — разительный контраст с особняком Сакипа Сабанчи. Поскольку в комнате стоит могильный холод, «мамаша» вносит ведерко мерцающих углей, которое устанавливает на измочаленный линолеум. Пока мы обустраиваемся, наш друг из Казахстана ведет переговоры. Комната почти совершенно пуста, если не считать разнокалиберных стульев вдоль стен. Парнишка затаскивает нечто, напоминающее складной столик для игры в карты. Четыре музыканта (два барабанщика, человек с бубном и игрок на турецком банджо) усаживаются напротив нас и начинают настраивать свои инструменты.

В комнату ненадолго заглядывают танцовщицы еще не расставшиеся со своими зимними свитерами. «Мамаша» принимает заказы на напитки: пиво для экспатриантов и меня, ракы для турков и водка — для казахов. Курд, который, возможно, тоже принадлежит нашей компании, садится рядом с музыкантами. Он не пьет.