Игорь Зотиков - Я искал не птицу киви Страница 25

Через десять минут я уже сидел на газете на метровой полоске земли между береговым обрывом и каменным бордюром шоссе и, положив очередного краба на камень, другим камнем осторожно разбивал его панцирь, стараясь не забрызгать одежду. Прямо надо мной навис огромный гудящий мост, соединяющий центр города с одним из его аэропортов. А рядом сидел, тоже на газете, пожилой негр и не отрываясь смотрел на поплавок своей удочки. Я уже доел крабов и вытирал газетой пальцы, липкие и красные от острой и пахучей приправы, а негр все так же углублённо смотрел на поплавок. Поклевок не было. Я встал и тоже начал наблюдать за поплавком, поглядывая при этом по сторонам. И постепенно вдруг понял, что здесь очень мало белых. Большинство были негры, метисы и люди южноазиатского типа. Потом я почувствовал, что большинство этих людей как бы наслаждались тем, что они делали, хотя работу их нельзя назвать лёгкой. И ещё я вдруг понял, что люди из яхт-клуба «Марина» и те, что находились на этой асфальтовой пристани, по-видимому, никогда не соприкасаются. Здесь не было той чистоты, красоты и роскоши, как на «Марина», но чем больше я смотрел вокруг, тем более эти люди становились понятнее мне, ближе, что ли.

По-видимому, после этих своих размышлений я посмотрел на своего пожилого негра-рыбака как на человека, подарившего мне откровение. И, удивительное дело, он словно понял, что во мне что-то изменилось. Если десять минут назад он подчёркнуто не обращал на меня внимания, хотя я и делал попытки к сближению, то сейчас он сам как бы пошёл навстречу. Стал что-то говорить, смеяться.

Огромная, неведомая мне ранее часть этого города Вашингтон, часть цветных и чёрных, открылась мне. Теперь я уже без стеснения ходил в негритянские кафе и кварталы, и их обитатели улыбались мне приветливо и как бы по-хозяйски, словно приглашая посетить страну, которая до этого была для меня закрыта. Они как бы молчаливо давали мне понять, что они понимают, что я понимаю их правильно.

Вот такой неожиданный результат имело для меня посещение этого рыбного рынка.

КОСТЁР СИМПОЗИУМА

«Милая, эта старая дорога зовёт меня…»

Ночное небо было таким по-горному, таким по-южному тёмным, И всё-таки огромные кроны деревьев вокруг поляны были ещё темнее. Нижние части деревьев там и сям высвечивались огромным костром. Вокруг, зачарованные, стояли мужчины и женщины и смотрели на огонь, на тени и отсветы на деревьях. Молчали. Слушали какие-то старинные мелодии, песни. Набор инструментов у музыкантов был непривычным для нас: скрипка, виолончель, гитара и банджо. И песни были не наши. О людях, переплывающих солёное-солёное море в поисках счастья, об удаче, о разлуке, о дороге, которая зовёт, ведёт… Да нет, это же были наши песни, только слова другие.

Девочка, я должен уйти от тебя.Милая, я должен покинуть тебя.Покинуть, уйти, когда тёплое лето,Когда прекрасное лето придёт…

Так грустно пел среднего роста парень в такой знакомой застиранной зелёной штормовке.

Он горестно тянул каждый раз слова «девочка» и «милая», а потом быстрым речитативом договаривал фразу.

Девочка, это шоссе зовёт меня.Милая, эта старая дорога зовёт меня,Зовёт меня в путь, в путь.Туда, на запад, зовёт она меня, меня одного.Девочка, мне бы остаться здесь!Милая, ты ведь знаешь, как я хочу остаться здесь!Но ноги сами идут вперёд, идут вперёд по этой дороге,Они сами идут, сами, и я должен идти за ними.Девочка, я уже должен бежать,Милая, ты ведь знаешь, я должен уже бежать сейчас,Ноги уже сами идут по дороге, и у меня нет выхода, только идти…

Всех в этой компании трогали эти слова, и мужчин, и женщин, собравшихся здесь. Ведь это был вечер, «костёр», который устроило руководство Института изучения полярных стран Университета штата Огайо в честь участников Международного симпозиума по антарктической гляциологии. Поэтому каждый из мужчин, стоявших здесь, знал, что такое уходить в далёкую дорогу из дома, а каждая из женщин тоже знала, что такое разлука.

Тёплая южная сентябрьская ночь мягких предгорий Аппалачских гор, страны Фенимора Купера, страны делаваров. Штат Огайо. Осень 1981 года.

Я столько раз бывал в этой стране по дороге в Антарктиду, обратно, домой из Антарктиды, по делам Антарктиды, что обычно чувствовал здесь себя «как дома». Но в этот раз я летел с тяжёлым чувством. Непросто было в мире. Как-то встретят, думалось. И вот я и мой товарищ по Антарктиде и начальник по работе в Москве Володя Котпяков стоим здесь такие обласканные. Все стараются всячески показать своё расположение. Не знают, где посадить — чем накормить. Полтора года назад, когда я уезжал из Америки, всё было по-другому, хуже. Значит, просто люди устали от жёсткого официального курса.

Когда мы несколько часов назад приехали на эту чудесную поляну, один из хозяев спросил нас, что бы мы хотели повидать в Америке. Но, конечно, он не мог и догадаться, что я отвечу.

Баллада о скунсах

— Две вещи хотел бы я увидеть и узнать у вас в стране. Первое — я хотел бы почувствовать запах вашего знаменитого скунса, так мы называем этого зверька, или «сканка», как называете его в Америке вы.

Жить, путешествовать по Америке и знать об этом зверьке только по теории, понаслышке обидно… Хотя из рассказов друзей и книг я знал о скунсах многое: и как выглядит этот маленький, не больше лисы черно-белый толстяк и сластёна, предпочитающий всему на свете куриные косточки, и какой жгучий след оставляет его струя на голой коже, и как невозможно отмыть даже мылом её запах с одежды. Знал даже домашнее средство, которым и только которым, как считают знатоки, можно спастись и от запаха, и от жжения. Надо немедленно выжать помидор на то место, куда брызнул скунс. А может, всё-таки сканк? Ведь все американцы называют зверька только «сканк» и пишут тоже «skunk», а почему-то у нас в стране (притом только у нас, и нигде больше), где «сканков» нет и никогда не было, называют их скунсами. Кто придумал такой ужасный перевод — я не знаю. Я посмотрел старые книги. До революции слово «скунс» в русском языке не было известно, и зверька звали длинно — «североамериканская вонючка». Значит, «скунс» придуман где-то в двадцатых годах. Кем?

— Ну, здесь сканков, слава богу, нет. Правда, их много валялось на дороге, сбитых. Неужели вы не почувствовали там ужасный запах сканков? Они иногда лежат на шоссе очень подолгу. Ведь все старательно объезжают их, чтобы шины не приобрели этот несмываемый запах.

Нет, мы там ничего не заметили, не почувствовали. Ничего, кроме того, что я заметил задолго до этого, — удивительную восприимчивость американских носов к запаху скунсов. Ещё в предыдущие мои приезды, особенно в сельских местностях, то один, то другой мой хозяин вдруг начинал подозрительно нюхать воздух, потом вдруг гробовым голосом произносил: «Здесь пахнет сканком…» — и уходил искать источник запаха. Я в это время тоже нюхал изо всех сил, но ничего не чувствовал. «Ну ничего, — говорили мне хозяева многозначительно. — Вот вы познакомитесь с этим запахом и уже никогда не спутаете его ни с чем другим». Но мне не везло (хозяева считали, что везло), и я снова и снова уезжал домой, в свою Москву, так и не узнав, как пахнет сканк (или скунс). И в этот мой приезд, когда наша машина объехала, не снижая скорости, сбитого зверька с широкой белой полосой вдоль спины и пушистым длинным хвостом мы сразу поняли, что это был наконец скунс, и стали нюхать, нюхать. Но ничего не почувствовали, хотя хозяйка нашей машины тоже подозрительно повела носом и даже произнесла гробовым голосом: «Здесь пахнет сканком…» Но скунсов на поляне не было. — А ещё что вы хотели бы? — спросили меня чуть обиженные американцы-хозяева.