Владимир Санин - Не говори ты Арктике – прощай Страница 33

В «Мастере и Маргарите» Булгаков делится таким наблюдением: «Всем известно, как трудно получить деньги; к этому всегда могут найтись препятствия. Но в тридцатилетней практике бухгалтера не было случая, чтобы кто-нибудь — будь то юридическое или частное лицо — затруднялся бы принять деньги».

Эх, слишком много лет прошло, не успел Михаил Афанасьевич узнать, что кроме случая с бухгалтером из варьете был и мой случай!

Итак, пришел я в агентство вернуть сумму и замер в приятном ожидании того, что восхищенные счетные работники сейчас бросятся меня обнимать и вытирать слезы умиления. Ничего подобного не произошло. Один за другим работники низшего, затем среднего и напоследок высокого ранга заявляли, что никаких денег от меня не примут, потому что в Дакаре билет мне давать под честное слово не имели права, и прилетел я, можно сказать, жульнически, почти что зайцем. Поэтому, возмущенно констатировали они, я могу со своими деньгами идти на все четыре стороны, а наивному чудаку из Дакара, который имел глупость поверить мне на слово, так врежут, что он до конца жизни будет верить только бумаге, а не случайному проходимцу.

Сгоряча я наговорил немало лишнего, еще больше убедил работников агентства, что они имеют дело с жуликом, который пытается всучить им какие-то подозрительные деньги, и, бормоча про себя ругательства, помчался к писательскому начальству. Сначала оно мне не поверило («не может такого быть!»), потом поверило и позвонило сверхвысокому начальству Аэрофлота, которое тоже сначала не поверило, а потом поверило и приказало счетным работникам «в порядке исключения» принять от меня деньги — кстати говоря, немалые, четыреста рублей. В связи с тем, однако, что в славной истории Аэрофлота я, по-видимому, оказался единственным пассажиром, просочившимся на международный рейс под честное слово, расписку мне оформили как за «перевозку разных грузов».

Самое интересное в этой истории то, что я ничего не выдумал.

Продолжу о нашем полете. Мы, шестьсот килограммов живого груза, разместились на длинной скамейке вдоль правого борта. Это далеко не худший, я бы даже сказал, приличный вариант: куда чаще в грузовом отсеке приходится сидеть чуть ли не на корточках и всей компанией вставать, когда кому-либо нужно пройти в хвостовую часть. В тесноте, зато в дружной компании, где каждый чего-то стоит и чего-то знает такое, чего не знаешь ты. Редко с каким полярником в жизни не случались необыкновенные вещи, а если и не случались, он всегда расскажет про других. Сколько историй я наслышался в грузовых отсеках!

Я оказался в отличной компании: с одной стороны, склонив голову на мое правое плечо, дремал Юра, молодой кандидат наук из ААНИИ, а с другой — склонив голову на мое левое плечо, похрапывал Лев Васильевич. Лева великолепный спутник и собеседник — в то время, когда он не спит. К великому сожалению, не спит он лишь тогда, когда принимает пищу и когда самолет идет на посадку, все остальное время (и, добавлю, плавания, ведь мы с Левой вместе шли в Антарктиду на «Профессоре Визе») он погружен в глубокий и сладкий (с улыбкой на устах) сон. Больше всего меня возмущает то, что засыпает он мгновенно и на сколько угодно — это при моей-то неизменной в пути бессоннице. Согласитесь, такое может взбесить и кротчайшего ангела. А если я, озверев от скуки, толкаю его в бок и задаю вопрос, Лева просыпается и ясным, спокойным голосом вполне толково отвечает, чтобы спустя секунду захрапеть так, что перекрывает гул двигателей.

Рассчитано-неловким движением я разбудил соседа справа и затеял обычный путевой разговор. Молодой кандидат наук оказался гляциологом и летел в Тикси на почти научную работу — грузчиком. Грузчиком? Да, Юре в институте предложили широкий выбор: либо месяц перебирать капусту и картошку на овощной базе, либо в Тикси грузить на самолеты оборудование и продовольствие для дрейфующих станций. Юра выбрал Тикси — все-таки вокруг снега и льды, как-то ближе к специальности. Свидетельствую, что он даже не возмущался — привычное дело, месяца полтора, а то и два в году все научные работники института где-нибудь грузят, копают, строят; хорошо еще, что при этом в зарплате не теряют. Обо всем этом, однако, столько писали и пишут, что вряд ли я что-нибудь оригинальное добавлю; жаль только, что страдает дело — и очень сильно.

Нашими попутчиками были и три молодые женщины, возвращавшиеся после отпуска на Диксон. Прошло то время, когда женщина в Арктике приводила в умиление журналистов — никакой сенсации из этого факта сегодня не выжмешь. Испокон веков открывали новые земли мужчины, утверждали там свои форпосты, а что дальше? «Арктика — страна мужчин» — эту формулу, пыжась от гордости и самодовольства, придумали мы сами, высокомерные мужчины. И пыжились до тех пор, пока Арктику не пришлось всерьез и надолго осваивать. Вот здесь-то спесь и высокомерие с нашего брата и слетели, здесь-то мы и сообразили, что одно дело — открыть Арктику и совсем-совсем другое — завоевать ее, пройтись, как говорят, плугом, посеять, снять, обработать и сохранить урожай. И в арктические ворота, в которые когда-то входили только мужчины, с высоко поднятой головой прошли женщины. Прошли, поселились на станциях — и живут, работают, посмеиваясь над теми, кто стращал их адскими морозами, медведями и пургами. Сегодня и представить себе Арктику без женщин невозможно — они на каждой станции, в каждом аэропорту, а в главном полярном поселении, на Диксоне, даже мэром много лет была женщина, Антонина Шадричева (кстати, тоже «метелица», принимала участие в лыжном арктическом походе вместе с Валентиной Кузнецовой и ее подругами).

Так что в Арктике наш брат поднял кверху руки и сдался на милость победительниц везде — кроме дрейфующих станций. Но их он оставил за собой лишь потому, что там и физически трудно, и опасно, и осваивать льдины не надо — не земля. Ну и пока что закрыта для женщин Антарктида (тоже знакомо: «Мужской континент»), хотя, честно говоря, если не считать внутриконтинентального и уж слишком сурового Востока, на остальных станциях женщины вполне могли бы жить и работать. И будут, обязательно будут! По-настоящему Антарктида станет обжитой только тогда, когда там раздастся писк новорожденного младенца. Этот писк будет символизировать новую эру: в Антарктиде начнут жить семьями, как сегодня живут на арктическом побережье и островах. Закон природы — не позволит женщина мужчине бегать от нее за тридевять земель! Голову на отсечение, что лет через пятнадцать — двадцать в Антарктиде будут петь под окнами серенады (если ветер меньше сорока метров в секунду), прогуливаться, взявшись за ручки (если мороз не выше шестидесяти градусов), и играть свадьбы.