Александр Стесин - Ужин для огня. Путешествие с переводом Страница 33

Для меня это был первый опыт с женщиной другой расы, и я был возбужден. Я думаю, вы меня поймете: как-никак жена родила мне девятерых детей. Восемь дочек и сын – ежегодные плоды наших совместных усилий. Так что, как видите, на удовольствия времени не оставалось. Только теперь мне наконец представилась возможность узнать другие цивилизации. Даже в отсталые страны приходит прогресс.

Она указала на дверь, я повиновался. Соседняя комната оказалась ванной. Я сразу понял, что она предлагает мне помыться. Когда я был у себя дома, я не видел надобности в мытье. Раз в два или три месяца я спускался к реке, потому что мне хотелось, чтобы кожа пахла речной водой. Купаться ради чистоты было бы глупо: тело у меня и так чистое; если кожу тереть мочалкой, она только воспалится. Возможно, когда я был маленьким, мои поры и были забиты, но потом это прошло, и теперь от меня никогда не пахнет. Тем не менее я поступил, как она хотела: встал под душ, постоял минуту-другую и стал вытираться. Тут она заглянула в дверной проем, и я понял, что мои водные процедуры ее не удовлетворили. Она даже попыталась помочь мне, но я вовремя увернулся. Тогда она высунула язык и стала двигать им то в одну, то в другую сторону. Я подумал, что она того и гляди начнет вылизывать меня, как кошка, и в ужасе закрыл лицо полотенцем.

Когда я вернулся в спальню, она стояла на голове, совершенно голая, и манила меня, складывая губки в поцелуй. Я почувствовал, как передо мной разверзается бездна. От ее кокетливого смеха становилось дурно, и я чуть было не шагнул в преисподнюю. Потом я увидел, как она сидит на мне верхом, раскачиваясь в такт какой-то музыке, вбивая клин за клином в мой мозг. Обиженные, обезображенные мысли собирались в моей душе, заполняли все внутреннее пространство. Меня стало знобить, я подошел к кровати, взял в охапку ее вещи и бросил их ей, но она только бросила их обратно. Мое сердце билось все медленнее, кровь стыла в жилах. Я не мог заставить себя посмотреть ей в глаза.

Она еще раз попыталась приблизить меня к себе – безуспешно. И тогда я услышал смешок, похожий на блеянье, мелкий и пронзительный. Захлебываясь, он как будто перерастал в отдаленные слезы безумия. Она встала с кровати, оттолкнула меня, вытолкала из комнаты. Я ненавидел себя за все. Может быть, если бы я говорил на ее языке, все обернулось бы по-другому, и деньги, которые я потратил… Да, для рядового это были немалые деньги, но что мне оставалось делать? В конце концов, она не виновата. Или виновата? Как знать.

На следующее утро, пока все пили чай, один из моих белых коллег подошел ко мне и обратился с обычным приветствием. «Ешь, ешь, безмозглый э., – сказал он, – пей, пей, пей, безмозглый э.». Конечно, он рассчитывал услышать в ответ дружеское «Ага, ага, ага, ага!» или «Да, да, да, да!», единственные слова, которые я знал. Но время от времени, когда я злился, я мог сказать еще кое-что. Я говорил: «А – черт – пиф – паф – буги!» Я слышал эти слова от иностранцев, слышал их на пластинках, и они всегда срывались с языка в нужный момент. Между прочим, я знал их и до того, как попал в Корею. Короче, он ждал от меня ответа, но я молчал. Тогда подошел другой коллега, тоже иностранец, и обратился ко мне с тем же приветствием. «Ешь, ешь, ешь, безмозглый э.!» И опять я ничего не смог ответить. Затем подошел третий, и снова то же самое. Я легко заводил друзей, душа компании, знаете ли, но на этот раз ничего не мог с собой поделать. Еще бы! Никогда еще мне не приходилось терпеть унижение от женщины. Я все еще не пришел в себя после того, что случилось в предыдущую ночь. Поэтому я прокричал: «А – черт – пиф – паф – буги!» Они поняли, что я злюсь, посмеялись и оставили меня в покое.

В тот же день я написал письмо жене. Письмо, полное горечи. Я сообщил ей, что отныне ей придется жить на половину моего заработка, около пятнадцати долларов в месяц, а остальное нужно мне самому. С того дня я зажил новой жизнью. Меня кормили и одевали, мне даже давали денег на карманные расходы от щедрот ООН. Все, что от меня требовалось, это убивать туземцев, хотя, знаете, эти туземцы не сделали мне ничего плохого и даже вызывали у меня симпатию и уважение. Как бы то ни было, я знал свое дело, а в чужие дела не лез. Я отсылал домой половину зарплаты и жил припеваючи.

Мои друзья были рады снова найти меня в хорошем расположении духа. «Ешь, ешь, ешь, безмозглый э.!» – кричали они. И я отвечал: «Ага, ага, ага, ага!» «Пей, пей, пей, безмоглый э.!» «Да, да, да, да!» А потом – как дадут под дых. Я плакал от боли. «А – черт – пиф – паф – буги!» И тогда они смеялись, и я смеялся вместе с ними.

Немного спустя я вернулся к той девице и к другим и показал им, чего я стою. О да, обо мне пошла слава. Унижение? Этого я не позволял. Но там, на родине, моей жене оказалось мало тех денег, что я ей посылал. Когда я зарабатывал двадцать долларов, этого хватало всей семье – нас было одиннадцать человек – и мы жили счастливо и с достоинством. А теперь она писала мне каждую неделю. Я даже слышал, как она, глотая слезы, обращается ко мне по военному радио. Она заказывала музыку, которую мы любили, чтобы донести до меня, насколько ей тяжело. Уж я-то знал. Но я слушал другую музыку и даже не думал отвечать на ее письма. Наконец мой приятель написал мне, что она переехала в новый дом у самой дороги, и я понял, что все это – обычная показуха. Я написал ей, что отпускаю ее на волю и снимаю с себя брачные обязательства. Она не ответила, да и я особенно не тужил. В конце концов, она поступила правильно. Каждый, знаете ли, имеет право расширить свой кругозор. Но и я поступил правильно, как говорится, когда ты в Риме, поступай как римляне.

Через полтора года, вернувшись домой, я сказал себе, что не буду и заходить к ней. У меня было вдоволь денег и жизненного опыта. Настало время показать себя в деле. К некоторым из женщин я испытывал отвращение. Некоторым я нравился. Но всем нравились мои деньги. Всем было хорошо, пока мои карманы были полны. Постепенно я промотал все, что скопил, и начал закладывать свои медали. У меня их было четыре: две за военную службу в Корее и две за службу на родине. Но хватило их ненадолго, и срок, в течение которого я мог их выкупить, быстро истек. Я видел, как другие носят мои медали во время празднеств. Однажды, когда я был уже никем и люди перестали меня замечать, я сидел в таверне у толстухи, которой я заложил одну из своих медалей, и слушал, как она вешает лапшу на уши другим клиентам. Те ей не слишком верили, и тогда она вынесла мою корейскую медаль и представила ее как награду от самого императора за ее заслуги во время войны с фашистами в 1935 году. Что я мог сделать? Только извлечь урок. Существовать на ползаработка было невозможно, и моей жене пришлось расстаться со своей долей. В конце концов, моим детям на тот момент было больше трех лет, и я знал, что закон на моей стороне. Я ничего не мог с собой поделать, ведь это заграница научила меня жить на широкую ногу.