Александр Стесин - Ужин для огня. Путешествие с переводом Страница 34

В это время, к моему счастью, началась война в Конго. Я записался добровольцем и был отправлен с первым эшелоном. На фронте я снова обзавелся друзьями и зажил красивой жизнью, но тут случилось нечто непредвиденное. Однажды утром, когда мы по обыкновению пили чай, я заметил человека, сидящего поодаль в полном одиночестве. Я решил завести с ним дружбу. Подойдя к нему, я дружелюбно улыбнулся, но он лишь посмотрел на меня краем глаза. Тогда, чтобы показать ему, что я умею находить общий язык с такими, как он, я произнес: «Ешь, ешь, ешь, безмозглый американец!» Вместо того чтобы улыбнуться, он покраснел, уставился на меня и пробормотал что-то непонятное. Я не знал, что с ним делать, и на всякий случай повторил свое приветствие, но прежде чем я успел договорить, он изо всех сил ударил меня кулаком и я повалился на землю. Все произошло настолько быстро, что я не смог даже сгруппироваться, а он ударил меня еще несколько раз. Тут сбежались люди и обступили меня со всех сторон. Я быстро вскочил на ноги и, озираясь по сторонам, закричал: «А – черт – пиф – паф – буги!» Никто не засмеялся. Тогда я сам попробовал рассмеяться, но ничего не вышло. Толпа расступилась, и я пошел прочь. И все же я поступил по-умному. Ведь если бы я пожаловался на него, то унизил бы себя еще больше и начальство узнало бы о моем позоре. Поэтому я решил замять это дело. Но меня еще долго забавляла идея подстрелить его при первой возможности. К сожалению, возможность так и не представилась, и в результате я стал избегать контактов с белыми людьми. Я провел в Конго два года, а затем вернулся домой. Должен признаться, что унижение, которое я испытал от белого человека, легло тяжелой раной на сердце.

Однажды я бродил по темным закоулкам, о которых, как я уже говорил, мне рассказывали много странного. Например, о совсем молоденьких девочках, девяти или десяти лет, и о старухах и о женщинах среднего возраста, от сорока до пятидесяти. В общем, я бродил. Была середина июля, начало сезона дождей в Э. Солнце уже давным-давно зашло, и ночное небо затянулось грозовыми тучами. Дул пронизывающий северный ветер. Первые короткие приступы ливня еще не успели смыть уличный мусор, а только размочили его. Мусор разбух, вонь поднималась как тесто, но запах эвкалиптов еще кое-как заглушал ее. Из-за приближающегося дождя улицы были пусты. И все же в тесных проемах между домами, под ржавыми навесами и в самых темных углах еще чувствовалось беспрестанное шевеление. То белое пятно шаммы, то огонек сигареты, то нижняя часть чьего-нибудь лица, освещенная чиркнувшей спичкой, или быстрый силуэт, освещенный вспышкой молнии. Но все они были с головы до ног закутаны в шаммы, и я никак не мог определить, мужчины это или женщины. Время от времени я видел, как они выглядывают из своих углов, долго собираясь с духом, чтобы выйти на свет в середине улицы. Почему-то я им не нравился. Завидев меня, они тут же ныряли обратно в темноту. Что им нравилось, так это машины. Как только они слышали гул мотора, будь то хоть старый «фиат», они выбегали по двое и по трое из разных углов. Я видел, как они прыгают в машины после короткого разговора. Полчаса я ходил взад-вперед по этой улице, но единственными, кто обращал на меня внимание, были старухи. Они манили меня какими-то равнодушными жестами. Тогда я решил притулиться в углу и ждать. Наблюдая из своей засады, я заметил, что молоденьких девочек привлекают машины с белыми людьми. От туземцев они шарахались, даже когда у тех были свои автомобили. Уже совсем стемнело, я окончательно замерз и решил переместиться туда, где теплее. Но как раз в этот момент я заметил белый «опель»: он проезжал по этой улице уже в третий раз. Он сбавил скорость, и я сразу почуял неладное. Из дверей крайнего дома показалась совсем юная девочка. Сперва она боялась двинуться дальше, но я видел, как чьи-то руки выталкивают ее, ободряюще похлопывая. Я понял, что это мой шанс, и решил спасти ее от человека в машине. В конце концов, я тоже имею право. Я осторожно вышел из засады. Тем временем девочка решила последовать за машиной. Но машина не остановилась и завернула за угол. Девочка тоже свернула, продолжая идти за автомобилем, а я – за ней. При свете уличного фонаря я смог наконец разглядеть ее: ей было всего семь или восемь лет. Она была очень симпатичной. Я поклялся не упускать ее из виду. Вскоре я разглядел и водителя машины. Это был белый человек. Мое сердце заколотилось еще сильнее. Внезапно машина остановилась. Девочка чуть помедлила и отступила на пару шагов. Но водитель вышел из машины, показал ей клочок бумаги, похожий на десятидолларовую купюру, взял ее за руку и едва ли не бросил на заднее сиденье. Я видел, как она пытается открыть дверь, высвободиться, но ее усилия были тщетны. Кровь вскипала в моих жилах, стучала в висках. Мне вспомнился человек, который меня ударил. Я побежал к машине, но было поздно. Она уже неслась прочь. «А – черт – пиф – паф – буги!» – закричал я и, словно ожог, впервые почувствовал бессмысленность фразы. А смех? Смеха во мне больше не было, он умер там и тогда.

Я был вне себя от ярости и не знал, что предпринять. Я вернулся к тому дому, откуда вышла девочка, но там никого не было, и я пошел дальше, колотя кулаком собственную ладонь, повторяя все громче и громче, сам не зная зачем: «Разве это человек! Разве это человек!» И тут я увидел фигуру в отдалении и понял, что это тот, чьи руки выталкивали дитя из дома. Я прибавил шагу, продолжая бормотать: «Разве это человек! Разве это человек!». Но в это мгновение меня остановил чей-то голос. «А кто же это, по-твоему?» Поначалу я не мог понять, откуда он доносился. По правую руку я заметил статую Х. Из-за статуи выглянула фуражка, за ней – голова и шея.

– Кто же это, по-твоему? – повторил он.

– Ну, это… это… – кричал я в ярости.

– Ты спрашивал «разве это человек?», не так ли? – пояснил он спокойным голосом, глядя на статую.

– То есть это… – продолжал я кричать.

– Если это не человек… – прокричал он в ответ и потряс указательным пальцем, как будто грозя статуе.

И тут я понял, что он задумал, и, прежде чем он успел закончить предложение, я выпалил:

– Не человек, а ангел!

Это был мент. Обнажив зубы в агонизирующей улыбке, он отпустил меня, и я погнался за «выталкивающими руками».

«Знаешь ли ты, что ты сделал?! – кричал я, приближаясь к фигуре. – Ты! Знаешь ли, что ты наделал?!» Вытянув правую руку, я потрясал кулаком, но почему-то вдруг устыдился своего жеста и опустил кулак. Закутанная фигура остановилась и стала раскачивать бедрами, а затем и головой – из стороны в сторону, как будто эта раскачка была нужна для последнего грациозного жеста – поворота головы. Голова повернулась, и я увидел лицо, застывшее в дразнящей улыбке. Это было лицо моей благоверной.