Алексей Евдокимов - Рига. Ближний Запад, или Правда и мифы о русской Европе Страница 4

Поскольку нелатышская половина в чисто этническом отношении все-таки неоднородна, ее представителей часто обозначают корявым термином «русскоязычные». И это верно в том смысле, что родной язык – главный фактор, определяющий самосознание рижан-нелатышей: и для подавляющего большинства этот язык русский.

И именно русский язык всякий раз становится главной мишенью законодательных атак «национально настроенных» политиков‑латышей, когда они решают мобилизовать свой электорат (особенно энергично это делается, естественно, перед выборами).

С самого начала существования Второй республики государственный язык в ней только один – латышский. При том, что по-русски дома разговаривает ровно треть населения страны: чуть меньше 34 процентов. Владеет же русским не менее двух третей жителей Латвии. Однако сама мысль о возможности придания русскому языку равного статуса воспринимается латышской общиной как подрывная и провокационная. Подвергнуть сомнению монополию латышского в качестве государственного языка – это здесь крамола даже не политическая, а почти религиозная. Латышский как единственный государственный – больше, чем аксиома, не требующая доказательств. Это – символ веры. Депутат сейма, принимая присягу, клянется «быть верным Латвии, крепить ее суверенитет и статус латышского языка как единственного государственного».

Когда несколько лет назад здешнее левое объединение – разумеется, русское и, разумеется, маргинальное – затеяло в Латвии общенациональный референдум по вопросу придания русскому языку государственного статуса, инициатива была расценена как покушение на устои и независимость страны. Я не утрирую – публицист правой газеты «Latvijas Avīze» высказался тогда чеканно и исчерпывающе: «Требование признать русский язык вторым государственным равнозначно требованию признать, что это (Латвия. – А. Е.) – территория России». Секретарь сейма тогда же сказал, что все, кто ставил свои подписи во время кампании за проведение референдума, расписались тем самым в измене родине. «Пятая колонна сама себя зарегистрировала», – удовлетворенно заметил член президиума национального парламента. И даже самый известный театральный режиссер страны Алвис Херманис (лауреат российской «Золотой маски», кстати) отрубил: «Референдум – это тест для предателей государства». У меня в паспорте с тех пор стоит штамп «Parakstu vakšana» («Сбор подписей»), он же, стало быть, клеймо предателя.

Референдум был чисто демонстративной акцией, в его успех ни секунды не верили даже сами организаторы, прекрасно понимая, что вся латышская община мобилизуется для провала инициативы – так и вышло.

Язык трети населения страны законодательно закреплен в статусе иностранного и в этом смысле не отличается от какого-нибудь африкаанс. При том, что в Риге русский звучит повсеместно и используется во всех сферах жизни – начисто исключая, правда, официальное делопроизводство. То есть и русский, и латышский врач поговорят с русским пациентом на его языке, но рецепт выпишут на латышском. Русские родители ведут ребенка в русский садик, но табличка на воротах садика – латышская. Я пишу статьи в русскую газету, естественно, по-русски, но мой договор с русским работодателем составлен на латышском.

Другой гуманитарный предмет, сделавшийся в Латвии объектом почти религиозного к себе отношения, – история. Верней, один эпизод латвийской истории XX века, а именно – включение страны в состав СССР в 1940 году.

Если едешь в центр Риги с левого берега Даугавы по Каменному мосту, прямо перед глазами маячит зловеще-черное, длинное, формой напоминающее гроб здание с надписью «The Museum of the Occupation of Latvia. 1940–1991». Чтобы попасть с набережной на Ратушную площадь, в туристическое сердце города, откуда традиционно начинаются все экскурсии, надо пройти непосредственно под этим черным гробом. Очень выходит символично: прежде чем любоваться красотами Вецриги, проникнись осознанием того, что эта страна – жертва тоталитарных режимов.

Когда-то в черном здании меня приняли в октябрята. И сейчас под стеклом там лежат среди прочего пионерский галстук, значок и красный флажок с надписью «СССР» – в точности такой же, каким, малолетний, я махал на первомайских демонстрациях. Но теперь здание бывшего музея Латышских красных стрелков воплощает совсем иную идеологию.

«Оккупация» здесь – ключевое слово. Охарактеризовать период с 1940‑го по 1991 год как-то иначе еще недавно означало расписаться в нелояльности. С мая 2014 года, когда сейм принял закон «Об отрицании оккупации Латвии СССР и нацистской Германией», это уже – уголовное преступление, за которое можно получить до пяти лет тюрьмы. И как минимум одно дело по соответствующей статье с тех пор возбуждено. В отношении человека, отрицавшего советскую, конечно, а не нацистскую оккупацию.

По элементарной логике, любой, признавший (как того требует закон!) события 1940 года именно оккупацией, тем самым признает всех, кто переехал в последующие полвека в Латвию из других республик СССР – оккупантами. А их потомков – потомками оккупантов. Среди латвийских русских таких – приехавших и потомков – подавляющее большинство (я, допустим, – потомок в третьем поколении). Известный латвийский историк Инесис Фелдманис – член, между прочим, исторической комиссии при президенте – так напрямую и говорил: в стране «в данный момент 700 тысяч гражданских оккупантов» (и он же: «Оккупация является красной линией нашей истории»). Разумеется, если я напишу в блоге или даже в газете, мол, отказываюсь считать себя оккупантом, – меня назавтра не увезет в наручниках Полиция безопасности (местный аналог ФСБ). Но атмосферу внутри двухобщинного латвийского общества коллизия с данным законом характеризует довольно ярко.

Может показаться абсурдным, что вопросы гуманитарных наук остаются стержнем политической жизни страны с тяжелыми экономическими, социальными и демографическими проблемами, с удручающими показателями безработицы, трудовой эмиграции, депопуляции. Тем более что указанные проблемы равно актуальны и для латышей, и для русских.

Но ничего удивительного тут, конечно, нет. Провоцировать бесконечный, бесплодный и безвыходный антагонизм двух групп избирателей – испытанный способ отвлекать их внимание от реальной, общей для всех проблематики. Способ этот безотказно действует уже почти четверть века – в течение которого население Латвии сократилось на четверть: с 2660 тысяч в 1991‑м до 1992 тысяч в 2014‑м. В местной прессе в этой связи часто приводится пример для сравнения: потери СССР во Второй мировой справедливо считаются катастрофическими – но от общего населения страны они составили меньше 15 процентов.