Евгений Вишневский - Нас вызывает Таймыр? Записки бродячего повара. Книга вторая Страница 41

Директору Научно-исследовательского

института геологии

Арктики и Антарктики

ДОКЛАДНАЯ ЗАПИСКА

Довожу до Вашего сведения следующий прискорбный инцидент, случившийся на вверенной мне таймырской базе НИИГАА. В разгар полевого сезона, когда все отряды были на работе в поле, на базе оставались завхоз тов. Ларионов, кладовщик Губинский, радист Антонов, каюр Колотов и повариха («Фамилию запамятовал, — развел руками рассказчик, — помню только, что все звали ее мамой Лизой».) Из-за каковой мамы Лизы и произошел данный инцидент. Несмотря на почтенный возраст поварихи (а было ей уже за пятьдесят), завхоз тов. Ларионов имел на нее виды, потому что мама Лиза (впредь буду именовать ее именно так) неоднократно говорила, что «мужик менее ста килограммов весом для нее — не мужик, она его просто не чувствует». Тов. Ларионов, будучи мужчиной тучной комплекции и имея огромный живот, решил, что ему тем самым сделан прозрачный намек.

Как человек обстоятельный, он дождался, когда последний отряд убыл в поле, улетел в Хатангу (заказав для этой цели спецрейс) и привез оттуда два ящика облепиховой настойки крепостью двадцать четыре градуса, якобы для нужд базы. Настойку эту тов. Ларионов сдал на склад, а кладовщик Губинский ее принял и оприходовал, согласно существующих правил. Вечером этого же дня тов. Ларионов взял со склада в личный забор две бутылки вышеупомянутой настойки и пригласил для совместного распития настойки маму Лизу. К неописуемому изумлению тов. Ларионова, мама Лиза от этой чести отказалась, и тогда тов. Ларионов вынужден был пригласить весь наличный состав базы (кладовщика Губинского, каюра Колотова и радиста Антонова), поскольку пить в одиночку он не любил. За выпивкой тов. Ларионов обрисовал подчиненным ситуацию, надеясь вызвать сочувствие. Двух бутылок конечно же оказалось мало, и тогда кладовщик Губинский принес еще четыре бутылки, а потом — еще четыре. Когда все было выпито, обнаружилось, что среди сотрудников базы за столом нет каюра Колотова. Каюр Колотов, хотя и не имел такого веса, как тов. Ларионов, был тем не менее крупным и здоровенным мужчиной, поэтому у всей компании возникли нехорошие подозрения. Чтобы развеять их, компания встала из-за стола и пошла в комнату к поварихе, и тут все убедились, что дверь в свою комнату мама Лиза заперла изнутри, чего прежде не делала никогда. А рядом в коридоре вызывающе стояли сапоги каюра Колотова. Радист Антонов, который, как выяснилось впоследствии, тоже имел виды на маму Лизу (хотя все время и отрицал это), прошел на кухню, залез на стол, через большую щель заглянул к маме Лизе в комнату и убедился в самых худших своих опасениях, о чем и сообщил остальным членам компании, то есть тов. Ларионову и кладовщику Губинскому. Радист Антонов и кладовщик Губинский (который, возможно, тоже имел виды на маму Лизу) с одного удара выломали дверь в комнату поварихи. Что, впрочем, сделать было несложно, поскольку и дверь, и весь дом находятся в ветхом состоянии (о чем я неоднократно доводил до Вашего сведения). Однако каюр Колотов и повариха мама Лиза занятий своих не прервали, что очень расстроило завхоза тов. Ларионова. Он вошел в комнату поварихи и гневно осудил как ее саму (повариху), так и каюра Колотова. После этого каюр Колотов встал, оделся, обложил завхоза непечатными словами, но бить не стал. Относительно же всех других он высказался более категорично, сказав, что сейчас начнет им «всем по порядку харю чистить».

Но угроз в исполнение не привел, и все разошлись по своим комнатам, а инцидент, казалось бы, затух сам собой. Однако радист Антонов вовсе не успокоился, а, напротив, решил отомстить каюру Колотову. Он пришел в радиорубку, взял пистолет системы «Наган» (положенный ему по инструкции), зарядил его и вышел на улицу. Но решил он убить вовсе не каюра Колотова (невменяемо пьяный, кое-что он все-таки соображал), а знаменитого на весь Таймыр вожака колотовской упряжки Яшку. «Мною двигала не личная месть, — объяснил он мне впоследствии при личном разбирательстве, — а чувство глубокой обиды за моего непосредственного начальника тов. Ларионова». Радист Антонов, как уже указывалось, был пьян, стрелять из пистолета толком не умел и потому, выпустив всю обойму, ни в одну из собак (к счастью!) так и не попал, хотя собаки были заперты в довольно тесном собачьем загоне (котухе). Услышав выстрелы, каюр Колотов выскочил во двор, сразу все понял, распахнул дверцы котуха и сказал своим собакам, указывая на радиста Антонова: «Взять его, гада!» Радист Антонов бросил пистолет и побежал. Собаки догнали его, повалили на снег и стали рвать вначале ватные штаны радиста Антонова, а затем его ягодицы. На шум прибежала повариха мама Лиза (уже одевшаяся к этому времени) и голыми руками расшвыряла озверевших псов. После чего каюр Колотов, видимо остыв, загнал собак обратно в котух. В связи с вышеизложенным прошу принять следующие неотложные меры:

а) составить комиссию из представителей администрации и профкома, направив ее на таймырскую базу в поселок Торея для детального расследования причин и наказания виновных;

б) завхоза базы тов. Ларионова от его обязанностей освободить с безвыездным содержанием на базе до приезда комиссии и принятия решения по его вопросу;

в) произвести финансовый начет на завхоза базы тов. Ларионова в связи с использованием им служебного положения для своих личных целей (покупка ящика облепиховой настойки);

г) прислать на базу нового радиста, поскольку радист Антонов более радистом быть не может, так как не может ни сидеть, ни стоять, а выходить в эфир, лежа на животе, невозможно.

Ну, а дальше все как положено: должность начальника объединенного отряда, звания, регалии, подпись, дата.

— А взамен этого недотепы Антонова, — закончил свой рассказ Лев Васильевич, — прислали в Торею молодого и тогда еще совсем неопытного радиста Кирилла Головенка, который через непродолжительное время стал одним из самых замечательных таймырских радистов... К сожалению, он погиб несколько лет спустя на какой-то подмосковной станции загадочной смертью. Но об этом опять же отдельный рассказ.

5 августа

Выйдя утром из своей палатки (встал я, по обыкновению, первым), я споткнулся о две здоровенных плиты песчаника, что лежали у самого входа. На первой плите краской было начертано: «С днем рождения, Женя!» — на другой: «Живи, Евгений, наш добрый гений!» В кают-компании (а также столовой и кухне по совместительству) на столе красовался великолепный торт, испеченный в нашей чудо-печке; на торте кремом были написаны цифры XXXV (а мне нынче в аккурат тридцать пять и исполнилось); внутри торта стояла бутылка армянского коньяка (удивительно, но внутренний диаметр чудо-печки в точности совпадает с диаметром поллитровой бутылки); все в кухонной палатке убрано тундровыми цветами. Кроме того, на столе большой лист бумаги с бесхитростным кроссвордом, разгадав который, можно было прочесть фразу: «Женя — добрый человек, хороший друг и товарищ».