Вячеслав Веселов - Дом и дорога Страница 51

Разглядываешь какое-нибудь бедное ожерелье или керамический горшок, смотришь, как высыпают песок из черепа, и думаешь: три тысячи лет! Сначала это кружит голову, а потом — стоп! Мне хочется увидеть, куда пойдет воображение, но оно не работает. Здесь, на древней дороге кочевников, под этим вечным небом, при виде тысячелетних могил мне ничего в голову не приходило, кроме бумажных мыслей о суете сует и быстротечности жизни. Археологи, я заметил, меньше всего об этом думают. Видимо, вещи, которые мне ничего не говорят, полны для них значения и смысла. Лепной горшок для археологов — это рассказ о времени, о движении племен, об их торговых связях.

«Удивительный был кувшин, — говорит Алина, разглядывая какой-то черепок. — Похоже, привозная керамика...»

Нас начинают донимать галлюцинации. Вчера на раскопе Сережа услышал запах оладий. Весь день он изводил ребят расспросами: не ощущают ли они запаха кухни?

— Мне приснилось, — рассказывает Олег, — что с нами рассчитываются камнями. Меня это ничуть не смутило. Беда в том, что при дележе три камня всякий раз оставались в остатке и все приходилось считать заново. Я прямо извелся.

Андрей тоже приготовил историю.

— Я проснулся оттого, что кто-то прокричал мне в ухо: лай каштановой лошади над заливом. За миг до пробуждения я успел заметить, что эта безумная фраза каким-то таинственным образом связана с английским языком.

— Здесь нет никакой мистики, — изрекает Борис — Это все значения английского слова bay. У него длинный семантический ряд. Ты же, Андрей, листал вечером словарь. Неужели все забыл? Черт знает что с вами творится! Неуютно мне в вашей компании: галлюцинации, кошмары, страхи...

— Страхи! — Олег презрительно кривит рот. — Сам-то давно ли спички перестал по ночам жечь, змей искать.

Мы набиваемся в машину. В углу, надвинув на глаза кепчонку, сидит Андрей с сигаретой в зубах. Лагунов перешагивает через скамьи и бормочет про табачище, которым мы себя отравляем, про свежий воздух, про то, как хорошо пахнет по утрам полынь.

— Свежий воздух, свежий воздух! — взрывается Андрей. — Для курильщика все цветы пахнут табаком.

Про курильщика это он так, для красного словца. Андрей почти не курит. Но неужели и вправду нервы начали пошаливать?

— Пора уже, — говорит Олег. — Сдвиги по фазе. А ты что думал! Замкнутый коллектив, никакой тебе светской жизни, монотонность...

Да, да. Саша Верченко уж на что вроде тертый человек, но, кажется, и его оставило чувство юмора. Вчера он расчищал камеру (скелет уже был виден), а мы стояли у края ямы и наблюдали, как он работает. Саша сидел на корточках, мерно взмахивая тешой. Вдруг он покачнулся и неловко выбросил руку вперед. Удар теши пришелся скелету по черепу. Женька Пастухов истерически расхохотался. Саша отбросил тешу и поднялся, весь в глине, на лице песчаная корка, изрытая солеными подтеками.

— Это не этично, — сказал он.

— А бедных старушек по темечку лущить чем попало, это этично?

— Болван, это молодая женщина!

Мы застали Бишкентскую долину в пору цветения маков. Век у этих цветов недолгий, за день они осыпались, но к утру долина снова была украшена маками.

Теперь их не видно. Весна кончается, степь выгорает, нервы сдают.

К нашему кургану подходит Сережа. Его панаму не узнать, она в пыли и так измята, словно ее жевал теленок.

— Девочки зачищают скелет. Возле ног нашли ребрышко барана, а вокруг черепа — много мелких угольков и кучка золы. Что это, Саша?

— Зола, что ли?

— Ну да, угольки, пепел... Что это значит?

— Какой-то неизвестный нам ритуал. Наши пастухи, видимо, были огнепоклонниками.

— Они не сжигали трупы?

— Нет. Трупосожжение здесь не было популярно, хотя изредка и встречаются погребения по этому обряду... А вот на правом берегу Амударьи, в Бабашове, раскопали интересный курган. Под насыпью неглубокая яма, в ней обломки кальцинированных человеческих костей, зола, угли. В северном конце ямы нашли свастику, выложенную из плитняка.

— Свастику?

— Это очень распространенный знак. Он встречается повсюду.

— Что он означает?

— Его толкуют по-разному. Многие считают, что свастика — это солнечный символ.

— Солярный знак, — говорит Олег, — как и колесо. Можно ведь представить, что свастика — это стилизованный круг.

— Пожалуй...

— Мистики толкуют ее как обозначение майи. — Это Пастухов. Сказал-таки свое слово.

Солнечный символ, солярный знак, стилизованный круг... Разговор идет как будто бесстрастный, но я чувствую, нам трудно избавиться от представлений, какие связало со свастикой наше время.

Окинешь взглядом раскоп и, точно впервые, подумаешь: пустыня, могильники, Азия... Так странно видеть здесь привычные лица друзей, они кажутся малознакомыми, почти чужими. Вот Сережа. Остановился, замер, смотрит вдаль. Что он там разглядел? Согбенный Борис в грязно-белых одеждах размеренно поднимает и опускает кетмень — прямо дехканин на окучивании хлопчатника. Андрей на дальнем кургане ворочает камни, рядом со мной Олег зачищает площадку. Соло на совковой лопате. Ответственная партия!

Камни, солнце, зной. Дороги, по которым некогда пылили орды кочевников, те же выжженные горы, тот же зной, все так же скарабеи катают по степи навозные шарики... Мы прочно окопались в прошлом, работа, находки, Сашины лекции не выпускают нас из него. А настоящее рядом: пылит по дороге мотоцикл с хромированным бензобаком, чабаны в стеганых халатах и баскетбольных кедах гонят отару, за отрогами Бабатага ревут реактивные самолеты. Вчера на раскопе была комиссия районных властей, искали место для центральной усадьбы совхоза. Скоро здесь будут выращивать хлопок.

Последний день на раскопе, последние часы.

— Шабаш! — кричит Лагунов. — Собирайте инструмент.

— Только во вкус вошел, — говорит Олег.

— Может, останешься? — спрашивает Лагунов со своей негасимой улыбкой. — В Ленинграде сейчас никого нет, время разъездов. Тоскливая пора.

— Ничего, это мы как-нибудь переживем.

— Вот и кончилась наша partie de plaisir, — с кошмарным прононсом произносит Андрей. — Как, Борис, мой выговор?

— Андрей неисправимый гурман, — смеется Алина. — Немного лопаты, немного французского.

Как изменились ребята! Андрей с кирпичным лицом, на котором резко выделяются бледно-голубые глаза (я лишь здесь заметил, какого они цвета), сильно усохший Борис, Олег с выгоревшими до белизны волосами, Сережа, еще более легкий, заросший, загоревший до черноты (Андрею он напоминает сушеного трепанга). Кое-как набросив одежды, сидят девушки: пылающие щеки, запекшиеся губы, гладкая, туго обтягивающая скулы кожа. И глаза — странные, таинственные, незнакомые.