Майкл Пэйлин - От полюса до полюса Страница 58

Теперь мы едем на запад, чуть возвращаясь назад, к нашему 30-му меридиану. В Нароке мы оставляем нормальную дорогу и вновь подпрыгиваем среди благодатно сухой колеи, мимо высоких, широко шагающих масаев, обычно облаченных в красные плащи или наброшенные через плечо одеяла. Их обнесенные заборами деревни называются маньятта. Заборы ставят мужчины, предоставляя женщинам куда менее почетное право обмазывать коровьим навозом стены плетенных из жердей домов.

К концу дня мы преодолеваем 145 миль от Найроби и въезжаем в Национальный резерват Масаи Мара. В отличие от расположенного южнее Серенгети, Мара не является национальным парком, и фермерам-масаям разрешается пасти здесь свои стада. Подобная смесь диких и домашних животных, эти коровы и овцы, пасущиеся рядом с жирафами и слонами, придают резервату некое подобие Ноева ковчега.

Однако теперь человек играет внушительную роль в Маре, и, когда мы приближаемся к реке, происходит послеобеденный вывоз туристов из охотничьих домиков к целой стае микроавтобусов с открытым верхом.

Венди относится к ним с легким пренебрежением. «Если ты побывал в Африке и ночевал в домике, то провел здесь отпуск; но если был в Африке и ночевал в палатке, то побывал на сафари».

Добравшись до нашего становища на берегу реки Мара, мы видим, что рабочие пока успели только расставить палатки: уборные еще не выкопаны и кровати не собраны. Патрик, maitre de camp, возивший на сафари еще Хемингуэя, но по-прежнему выглядящий всего на двадцать пять лет, приветствует нас, торопливо знакомит с тринадцатью душами обслуживающего персонала, подает чай в чашках и отправляет знакомиться с жителями местной реки. Население ее состоит примерно из тридцати бегемотов, которые пыхтят и хрипят как скопище стариков в клубе после ленча. Большую часть дня они проводят в реке, которую покидают по ночам, чтобы поесть, и, как мне говорят, проходят при этом через лагерь. «Пока ты остаешься в своей палатке, ничего плохого произойти не может», уверяет Мартин.

На школьные лагеря здесь решительно не похоже. Палатки просторны. В задней части под крышей устроено нечто вроде туалетной комнаты: стол, зеркало и пластиковый стульчак над свежевырытой ямой. Мне поставлена старомодная кровать, фонарь с солнечной батареей и стояк для одежды, а снаружи крыша тента простирается над умывальником и парой брезентовых кресел, в которых можно превосходно посидеть перед ужином, попивая виски под аккомпанемент грубых звуков, доносящихся от реки.

Обед подали с небольшой задержкой вследствие нападения бабуинов на кухню. Мартин рассказывает нам о том, как один из клиентов решил, что к стенке его палатки прислонился бабуин, и ударил по выпуклости тяжелым фонарем. Но оказалось, что в гости к нему приходил гиппопотам, бросившийся бежать сквозь кухонную палатку. Тент сопротивления оказать не мог, и бегемот исчез в кустах, унося на себе всю кухню.

22:20. На реке тишина. Большая луна освещает серебряными лучами деревья и ее берега. Охраняющие лагерь масаи из соседней маньятты сидят возле костра и негромко переговариваются. Один из них, пожилой, с коротко подстриженными седыми волосами, встает и несколько раз проходит между рекой и нашими палатками: кольца в ушах, в руке копье, закутан в одеяло. Меня охватывает ощущение того, что всю эту сценку я видел давным-давно во сне.

День 97: Масаи Мара

Рев, плеск и вопли гиппопотамов провозглашают конец ночи, и, когда до моих ушей доносится человеческий голос, я уже давно не сплю.

«Джамбо!» — раздается бодрый голос от соседней палатки, слышится звук открываемой молнии и сонные ответы ее обитателей. 6:00 утра. На сафари в кровати не поваляешься.

Свое «джамбо» я получаю через минуту-другую. Фляжка с чаем, тарелка с печеньем и молоко в фарфоровом кувшине поставлены около моей постели, в умывальник снаружи наливают горячую воду. Одеваюсь в купленное у Кол про облачение, смотрюсь в зеркало, в 6:45 выхожу наружу, пока солнце старается навести на небо безжизненное марево.

Мы продвигаемся по сырой и неровной тропе от берега реки к высокому склону, спускающемуся от уступа, — мимо зебры, импалы и пасущегося бородавочника. Бородавочники — уродливые, но располагающие к себе создания — живут в остатках муравейников и в логова свои погружаются задней частью вперед. По неведомой причине это делает их еще более привлекательными в моих глазах.

Шестеро слонов, хлопая могучими ушами, обрывая по пути ветки кротона, спускаются с холма подальше от нас. Мне говорят, что они спят ночью всего пару часов. Калулуи, обладающий несравненным шестым чувством в отношении присутствия животных, замечает вдалеке пару львов. Подъехав поближе, мы обнаруживаем перед собой несколько потрепанного жизнью самца и сонную самку. Оба зверя и усом не ведут в присутствии кружащих вокруг них в каких-то ярдах машин, от которых доносится стрекот камер. Львица, как следует зевнув и умывшись, неспешно встает, и лев немедленно следует за нею. Он прихрамывает. Львы во время свадьбы проводят вместе около недели, однако эта любовная интрига кажется нам законченной — если она вообще начиналась.

В следующем эпизоде мыльной оперы под названием Масаи Мара самец страуса расшибается в лепешку, пытаясь привлечь к себе внимание дам. Он не может полагаться на всякие тонкости, так как ноги его становятся розовыми на весь период токования, и потому учиняет вольный танец, удивительное зрелище при всем искусстве владения собственными перьями, которое заставляет нескольких длинноногих дам повернуть клювы в его сторону.

ВВС на сафари

Посреди жизни нас настигает видение смерти. Мы проезжаем мимо нубийских грифов, терзающих труп зебры. Птицы эти пользуются известностью мясников, только они обладают шеями и клювами, достаточно сильными для того, чтобы расклевать труп. Среди грубой травы на равнине повсюду видны черепа, кости, куски шкуры, и постоянное присутствие грифов, орлов, канюков и четвероногих падальщиков, таких как шакалы, остромордые и длинноухие, увы, напоминает нам о краткости и непрочности жизни.

Наша трапеза обставлена более изящно. Нас приглашают к завтраку, представляющему собой продуманный эпизод сафари. Пока мы шпионили за парой львов, лагерный персонал расставил длинный стол со свежими цветами и масленками из граненого стекла на верху уступа Олололо. Яйца, бекон и сосиски шипят на открытом огне, официанты обслуживают нас в смокингах. Широкая и плоская равнина уходит вдаль между стенами Рифтовой долины — на юг, в сторону Танзании. В тысяче футов под нами в тени прячется Мара, кишащая живыми созданиями. Сейчас она кажется серой и пустой, если не считать «Дугласа DC-З» времен Второй мировой войны, делающего широкий заход на посадку, — посадочная полоса расположена всего в нескольких сотнях ярдов от того места, где мы видели львов.