Сесил Форестер - Коммодор Страница 59

— Открывайте огонь, капитан, если сочтете нужным, — сказал Хорнблауэр и, прежде чем он договорил вежливое окончание этой фразы, Буш вскинул свой рупор и повторил приказ во всю мощь своих лёгких. Помощник артиллериста, стоящий на верхней площадке трапа, продублировал его дальше, до нижней пушечной палубы. Возникла короткая пауза, которую Хорнблауэр отметил с удовольствием — она означала, что канониры приучили свои расчеты тщательно наводить пушки на цель, а не просто дергать за спусковые шнуры, едва заслышав команду. Затем раздался оглушительный грохот; корабль содрогнулся и клубы дыма, поднявшись кверху, медленно рассеялись на подветренной стороне. В подзорную трубу Хорнблауэр видел фонтаны песка, вздымающиеся повсюду вокруг замаскированной батареи. Семнадцать двадцатичетырёхфунтовок взревели вновь и вновь; палуба под ногами Хорнблауэра дрожала от отдачи и громыхания пушечных катков.

— Благодарю Вас, капитан Буш, — сказал Хорнблауэр, — теперь вы можете отвести корабль подальше от берега.

Буш недоумённо сморгнул — его кровь уже закипела по-боевому и ему пришлось на несколько секунд остановиться и обдумать, что делать с новым приказом.

— Есть, сэр! — он снова вскинул свой рупор, — прекратить огонь! По местам стоять к повороту!

Приказ был передан на пушечные палубы и грохот оборвался так неожиданно, что приказ Буша рулевому: «Круто под ветер!» — прозвучал неожиданно громко.

— Пошёл грот! — крикнул Буш.

Когда «Несравненный» под напором парусов уже тяжело накренился в повороте, еще несколько фонтанов, на этот раз выросшие на поверхности моря довольно кучно, возникли вдруг справа по носу. Если бы не этот неожиданный поворот, батареи могли бы накрыть его, а сам Хорнблауэр был бы уже искалеченным обрубком, тянущим свои внутренности по доскам палубы.

«Несравненный» пересек линию ветра и кормовые паруса наполнились.

— Выбирай! — выкрикнул Буш. Передние паруса наполнились ветром по мере того, как матросы с подветренными брасами бежали в корму и «Несравненный» лёг на новый галс.

— Будут еще приказания, сэр? — осведомился Буш.

— Действуйте в соответствии с полученными ранее.

С выбранными втугую брасами, лёжа на правом галсе, корабль быстро удалялся от берега, возвращаясь туда. где его ожидали оба шлюпа. Люди на берегу сейчас воодушевлены успешным отражением нападения; не исключено, что какой-нибудь канонир клянется, что собственными глазами видел как ядра ударяли в британский корабль. Их нужно утвердить в подозрениях, что поблизости затевается нечто отчаянное.

— Сигнальный мичман?! — полувопросительно бросил Хорнблауэр.

Гроздья разноцветных флагов расцвели на фалах «Несравненного»; для сигнального мичмана будет хорошей практикой попытаться передать фразу «Вечерний звон венчает дня конец», используя при этом минимальное количество флагов. Наведя подзорную трубу, мичман разбирал ответный сигнал «Ворона».

— «Б» — «л» — тянул он, — должно быть «белеющее»? Нет, «блеющее» — чтобы они при этом не имели в виду. «С» — «т» — «а» — «д» — «о». Стадо. Два—пять. Это значит «Ветры». Эти ветры «П» — «а» — «с»—…

Так значит, Коул на «Вороне», по крайней мере, знаком с «Элегией» Грея, а тот, кто у него управляется с сигнальными флагами, достаточно находчив, чтобы передать слово «ветры» военно-морским кодом. Как Хорнблауэр и предполагал, на «Вороне» решили к тому же поднять «lee» (подветренный) вместо «leа» (лужок), чтобы сэкономить ещё один сигнальный флаг.

— «И пастух под ветер гонит блеющее стадо» — доложил озадаченный мичман.

— Очень хорошо. Подтвердить получение.

Все эти бесчисленные (и бессмысленные) сигналы, которыми обмениваются линейный корабль и шлюпы, должны быть хорошо видны с берега и должны заинтересовать противника. Хорнблауэр приказал поднять очередной сигнал, предваряемый номером «Лотоса»: «А пахарь к дому направляет путь» — получив в ответ недоуменное «Ваш сигнал не понят». Пурвис, первый лейтенант «Лотоса», который временно командовал шлюпом, похоже был не слишком сообразителен или, по крайней мере, не слишком начитанным. Что он мог подумать о смысле получаемых сигналов — выходило даже за пределы воображения Хорнблауэра, хотя мысль об этом невольно вызвала у него улыбку.

— Отмените этот сигнал, — приказал он, — и замените его запросом: «Срочно сообщите количество рыжих женатых моряков на борту».

Хорнблауэр выждал, пока не пришел ответ. До последнего он все же надеялся, что Пурвис все же будет достаточно догадлив, чтобы в ответном сигнале смысл сочетался с юмором, вместо того, чтобы просто сообщить «Пятеро». Затем он вернулся к делам.

— Сигнал обоим шлюпам: «Приблизиться к боновому заграждению, имитируя нападение. В бой не вступать».

В свете уходящего дня Хорнблауэр смотрел, как оба корабля двинулись вперед, как бы атакуя. Они повернули оверштаг и двинулись по ветру. Дважды Хорнблауэр видел клубки дыма и слышал низкий гул двадцатичетырёхфунтовки, эхом разносившийся над водой — канонерские лодки пробовали достать англичан. Затем, пока было еще достаточно светло, чтобы прочесть флаги, он приказал поднять сигнал: «Прервать акцию через полчаса». Теперь было сделано всё возможное, чтобы привлечь внимание противника именно к этому концу бухты, где находился единственный выход из неё. Гарнизон наверняка уверен, что шлюпки, проводящие рейд в заливе, намерены вернуться именно этим путем. Очевидно, гарнизон будет ожидать, что попытка прорыва начнется в сумерках, при поддержке крупных кораблей со стороны моря. Он сделал все, что мог и единственное, что ему теперь остается, это лечь в койку и провести остаток ночи в покое — если бы, конечно, это было для него возможно. И, конечно, же, именно это было абсолютно невозможным — ведь на карту была поставлена жизнь ста пятидесяти моряков и его репутация везучего и изобретательного офицера. Уже пролежав с полчаса в койке, Хорнблауэр вдруг с удивлением поймал себя на том, что хотел бы предложить трем младшим офицерам скоротать с ним время до рассвета за игрой в вист. Некоторое время он поиграл с этой мыслью, но все же отказался от нее, в уверенности, что в противном случае любой поймет, что коммодор никак не может заснуть. Оставалось только ворочаться и заставлять себя оставаться в койке до тех пор, пока рассвет не освободил его. Когда он поднялся на палубу жемчужная утренняя дымка, столь характерная для Балтики, делала очертания и без того едва выступающих из мрака предметов ещё более расплывчатыми. Всё предвещало прекрасный день, дул умеренный попутный ветер. Буш уже был на верхней палубе — Хорнблауэр понял это еще до того, как поднялся, — по стуку его деревянной ноги у себя над головой. После первого взгляда на Буша, Хорнблауэру оставалось только надеяться, что бессонная ночь, проведенная в тревоге, не оставила таких же явных следов и на его собственном лице. По крайней мере, эта мысль помогла ему укрыть собственную озабоченность, пока он отвечал на приветствие Буша.