Владимир Врубель - Всем штормам назло Страница 60

«Святой Анне» пришлось скинуть свой праздничный наряд и надеть рабочее платье. Световые люки закрыли досками, в иллюминаторы вставили вторые рамы или попросту забили досками. По ночам подушки и одеяла примерзали к стенкам кают. Началась борьба за тепло. Койки отодвинули от них подальше, а на стены и потолок набили обшивку из дерева и толя. Теперь в помещениях стало теплее, но зато темно. С отпотевающих потолков капала вода на столы и койки. Подвесили тазы, сделали сливы из парусины, по которым вода стекала в различные емкости.

Да тут еще на судне началась эпидемия, и тяжелее всех заболел командир. Чем он и впоследствии другие члены экипажа болели, неизвестно. Некоторые исследователи, ссылаясь на медицинских экспертов, умудряются теперь поставить диагноз. Но это уже из области «лечу от запоя по фотографии».

Три месяца Брусилов не мог даже пошевельнуться. Его переворачивали двое, один держал за плечи, второй за бедра, но и эти осторожные действия причиняли Брусилову адскую боль. Он терял рассудок и не мог сдержать проклятий. Жданко наслушалась от всегда тактичного, вежливого Георгия Львовича таких выражений, от которых покраснели бы и ломовые извозчики. Что делать, воспитание в Морском корпусе и на флоте было всегда разносторонним.

Ерминия дни и ночи проводила у кровати командира. Только глубоко любящий человек смог бы вынести уход за столь тяжело больным человеком в обстановке, даже отдаленно не напоминавшей больничную.

Пациент на уговоры съесть еще ложку бульона в бешенстве, не отдавая отчета своим поступкам, швырял в свою сиделку чашкой, блюдцем. Альбанов писал, что вид у больного был ужасный: кожа да кости, которые торчали так, что по нему можно было изучать анатомию. И все-таки Ерминия выходила его. Командира стали выносить в кресле на свежий воздух, и Георгий Львович поправлялся, но крайне медленно. К несчастью, случилась и другая беда: он заговаривался, бредил наяву. Постепенно рассудок возвратился, и Брусилов окончательно пришел в себя. Болезнь длилась семь месяцев. 19 апреля 1913 года командира вынесли на стуле на лёд, потом положили на носилки и пронесли вокруг судна и по палубе. Это была его первая «прогулка» за четыре месяца. С этого дня он стал поправляться. Между тем ледяное поле, в которое вмерзла «Святая Анна», выписывая сложные кренделя по Ледовитому океану, неумолимо продвигалось все дальше и дальше на север.

Но самым страшным оказалось другое. В кают-компании начальствующего состава ещё до болезни командира начались ссоры, переросшие в откровенную ненависть. Штурман и командир прекрасно ладили друг с другом, пока Ерминия не предпочла Альбанову командира. Неизвестно, был ли знаком Альбанову романс «Он был титулярный советник, она — генеральская дочь…», но, возможно, что помимо оскорблённого самолюбия Альбанов испытывал к Брусилову и элементарную зависть или, скажем более корректно, чувство несправедливости. Командир шхуны был потомственным дворянином, сыном адмирала, имел высокопоставленных родственников. Альбанов — сын ветеринарного врача в кавалерийском полку. Он был на три года старше Брусилова, имел гораздо больше опыта плавания в арктических водах и, несмотря на то, что окончил, если выражаться современным языком, среднюю мореходку, а командир — высшее военно-морское училище, не считал себя в морском деле стоящим на ступеньку ниже. Альбанову приходилось недоедать и искать побочные заработки, чтобы оплатить учебу. В глазах штурмана Брусилов был барчук и баловень судьбы. Это суждение, конечно, было несправедливо по отношению к Брусилову. Офицер никогда не прятался за спину высокопоставленного отца, имел опыт полярных плаваний в качестве вахтенного начальника на транспорте Гидрографической экспедиции Северного Ледовитого океана.

И все-таки, не будь Ерминии, они, возможно, нашли бы общий язык. Командирскую каюту от каюты штурмана отделяла деревянная переборка. Альбанов писал: «“Там”, за стеной, жили “они” своей жизнью и оттуда только временами долетали до меня отголоски “их” жизни, а “здесь” жил “я” своей жизнью и отсюда к “ним” ничего не долетало».

Прислушивался штурман к тому, что происходило за стенкой.

Слово за слово, обида за обиду, и между командиром и его заместителем началась настоящая война, мгновенно ставшая известной всему экипажу. Командир отменял распоряжения штурмана, а тот оспаривал любые его приказы. Нет ничего пагубнее на корабле.

Все попытки летом выбраться к чистой воде с помощью самодельных мин, которыми пытались взрывать лёд, оказались бесполезными. Пробовали его пилить, но сломали пилу. Медведей несколько раз убивали прямо у борта. Постоянно шла борьба за живучесть судна.

В августе 1913 года стало очевидным: нужно готовиться ко второй зимовке. Керосин закончился уже давно. Из консервных банок наделали коптилок, залили их нерпичьим жиром и стали освещать каюты и кубрик такими светильниками. Копоти они производили массу, а света хватало на расстояние вытянутой руки. Внутренние помещения погрузились во мглу. Из-за холода большую часть времени проводили в помещениях, дыша смрадным отравленным воздухом. Копоть оседала повсюду. Люди забыли, когда стирали белье, вши заедали. Грязь с лица сходила слоями. Стала ощущаться нехватка продуктов. Нависла угроза голода. Рассчитывать на охоту не приходилось, поскольку охотничье везенье первой зимовки отозвалось отсутствием добычи во второй. Приходилось постоянно быть бдительными: корпус шхуны угрожающе потрескивал под давлением льда, в машинном отделении время от времени появлялась течь. Закончился запас топлива. На дрова стали разбирать переборки в районе гребного вала и кладовые. Обувь вся истрепалась. Брусилов отдал свой кожаный дождевик на сапоги для охотников. Георгий Львович, чтобы занять свободных от неотложных работ людей, организовал занятия по морскому делу, изучение двигателя и даже курсы английского языка. Но он не мог изменить окружающую обстановку. Очередное Рождество, а потом и Новый год отметили праздничными обедами, но настроение у всех было подавленное. На дрова шла уже лёгкая обшивка борта открытой палубы.

Полярная ночь, ужасающие бытовые условия, теснота, однообразие — стоит ли удивляться тому, что обострились взаимоотношения в экипаже. Командир едва мог двигаться после тяжелейшей болезни, а его заместитель был поглощен своими думами и ненавистью к командиру. Неприязнь между ними достигла такой степени, что Брусилов написал приказ об отстранении Альбанова от обязанностей штурмана.

Альбанов, несомненно, был незаурядной личностью. Умный, практичный, физически сильный и выносливый человек. Прекрасный штурман. Обладал несомненным литературным талантом. В общем, имел массу положительных качеств и достоинств, в том числе был, как говорится, народным умельцем, что ему и другим очень пригодилось в плавании и походе. Однако точка в конфликте была поставлена. 9 января 1914 года Альбанов обратился к Брусилову с просьбой позволить ему изготовить байдарку и сани, чтобы оставить судно и по льду уйти на Землю Франца-Иосифа, от которой, по его расчетам, они находились на расстоянии около 65 миль.